Многочисленные письма Колиньи, дошедшие до нас от времени первой из трех гугенотских войн[161], позволяют отметить два любопытных факта. Колиньи отождествляет гугенотов с дворянами и постоянно жалуется на то, что «чернь» легко возбуждается католическими монахами-фанатиками против гугенотов. Это лишь подтверждает высказанное выше положение, что народные массы были в основном против гугенотов, в которых они видели своих врагов. Отдельные вспышки крестьянских восстаний на юго-западе Франции в начале 60-х годов, которые связывают обычно с проникновением протестантизма в деревню, остаются локальными явлениями и до сих пор настолько мало исследованы, что сказать о них что-нибудь определенное трудно.
Крестьянство, однако, не осталось абсолютно безучастным к гражданской войне. Оно поневоле втягивалось в борьбу по мере развития событий, углубляющегося развала в стране и безобразной разнузданности солдатчины. Грабежи, производимые армиями той и другой стороны, вызывали ответные вспышки крестьянских восстаний вне зависимости от того, были ли дворяне гугенотами или католиками. Уже в 1574 г. упоминавшийся нами венецианский посол Джовани Микеле писал, что «темные французские крестьяне, которые в начале гражданской войны не имели оружия, занимались только своим хозяйством и ремеслом, стали все вооруженными, до такой степени воинственными и в такой мере научились владеть оружием, что их нельзя отличить от самых опытных солдат…»[162].
Самым трудным является вопрос об участии плебейства в гражданских войнах. Роль плебейства в этих войнах несравненно более заметна, чем роль крестьянина, но поведение плебейства политически было настолько неустойчивым, насколько пестрым было французское плебейство по своему социальному составу. А последнее обстоятельство имело для событий, которые разыгрывались во Франции во второй половине XVI в., несравненно большее значение, чем для Германии времен Реформации. Так, в Германии плебейство и, особенно, предпролетарские слои были сплавлены в огне великого крестьянского восстания в наиболее революционную партию, здесь же, во Франции, плебейство осталось без этой крестьянской основы и поэтому в нем обнаружились все те колебания и все то политическое недомыслие, которые свойственны беднейшим слоям населения, не составившим еще определенного класса и лишенным руководства. В Париже плебейство было фанатизировано католическими монахами, а в южных городах — протестантскими проповедниками, но и там, и здесь к политическим требованиям бюргерства, которые с шумом прокламировались демократической толпой, примешивались социальные требования бедноты, весьма различные по своему содержанию, в зависимости от того положения, в котором находились отдельные элементы этой демократии. В целом, однако, плебейское движение лишь осложняло и обостряло борьбу, но самостоятельное его значение в событиях весьма невелико.
* * *
Таким образом в ходе религиозных войн обозначились два фронта — за централизм и против такового, т. е. за дальнейшее укрепление абсолютизма или за сохранение местных и сословных вольностей. Частично эти два фронта совпадали с делением страны на Францию католическую и Францию гугенотскую. Но только частично! Социальные верхи были представлены двумя группами феодалов, боровшихся за власть. Программа их была одинакова, и они часто забывали о религиозном различии. Основные кадры обеих партий были весьма сложны по своему составу. Как среди католиков, так и среди гугенотов были общественные слои, настроенные более централистски и меньше думавшие об укреплении местных вольностей, чем другие.
В целом это был кризис абсолютной монархии, но кризис роста, и в этом кризисе тенденции антиабсолютистские, несравненно более сильные у гугенотов, были одновременно, в основном, тенденциями к возврату назад, к политическим идеям Лиги общественного блага. Объективно, поскольку гугенотское движение было прежде всего дворянским, и города выступали лищь на втором плане, поскольку оно было направлено к ослаблению центральной власти при отсутствии в экономическом базисе дворянства прогрессивных элементов, это движение было феодальной реакцией и ничем другим.
Но это не значит, конечно, что в гугенотском лагере вовсе не было прогрессивных течений или что в католическом лагере не было элементов феодальной реакции. Присутствие в первом буржуазных группировок, а во втором — дворянско-феодальных, существование среди дворян-гугенотов социально-экономических устремлений, напоминающих деятельность «нового дворянства» в Англии, с одной стороны, и большой удельный вес ростовщических операций у католической буржуазии севера, с другой, — все это, вместе взятое, чрезвычайно усложняет вопрос об оценке гугенотского лагеря и лагеря католического даже в их основных и наиболее общих характеристиках. Можно лишь в общих чертах сказать, что поступательное движение исторического процесса во Франции шло по линии укрепления централизма.
Нужно лишь помнить, что французский централизм со всеми его отрицательными сторонами был все же лучше, чем «исконная германская свобода» с ее полным политическим развалом и бессилием Германии во внешней политике. Он был все же выражением дальнейшего экономического развития Франции и роста ее буржуазии, а не результатом экономического застоя и слабости буржуазии, каковой была пресловутая немецкая свобода, рассыпавшаяся в прах и подчиненная бесчисленным князьям Германии, в которой абсолютная монархия проявлялась в виде мелкодержавного княжеского абсолютизма, т. е. «в самой уродливой, полупатриархальной форме»[163].
Начало религиозных войн
После Генриха II царствовали три его сына — Франциск II (1559–1560), Карл IX (1560–1574) и Генрих III (1574–1589).
Вырождавшаяся династия с ними прекратила свое существование.
Старшему сыну Генриха II Франциску II в 1559 г. было 15 лет. Это был маленький обжора и сластолюбец, ничего не разумевший в делах государства, — и власть фактически перешла к Гизам, дядям его жены Марии (королевы шотландской Марии Стюарт). Франсуа Гиз стал главой армии, епископ Лотарингский и кардинал взял в свои руки гражданское управление. Появление Гизов у власти было своего рода знамением времени. Они не были ни принцами крови, ни даже знатными французскими сеньорами, хотя и претендовали на честь считаться потомками Карла Великого. Их появление у власти означало, что абсолютная королевская власть могла приблизить к себе кого угодно и сделать его своим орудием.
В связи с этим произошли крупные изменения в составе правительства и двора. Гизы привлекли на свою сторону мать короля Екатерину Медичи, оттерли от власти любимца покойного короля коннетабля Монморанси и его родственников, адмирала Колиньи с двумя братьями, и постарались отделаться от ближайших родственников королевского дома, Бурбонов. Этого было достаточно, чтобы оттесненные от власти принцы крови и вельможи образовали единый фронт против Гизов. Старший представитель Бурбонов Антуан по браку с королевой Наваррской был королем крошечного государства, расположенного на границе Франции и Испании. Его жена была горячей поклонницей Кальвина, и обиженный принц стал тоже склоняться к кальвинизму, а Наварра сделалась центром всех недовольных.
Уже в августе 1559 г. три вождя будущей оппозиции — Антуан Бурбон, его брат Конде и адмирал Колиньи совещались о мерах, которые следовало принять для того, чтобы «освободить короля» от «тирании» Гизов. Следует отметить, что, действуя так, они не сходили, по тогдашним представлениям, с почвы легальности. Хотя король и считался совершеннолетним, требовалась фактическая опека, а, по обычаям королевства, опекуном короля мог быть лишь ближайший его родственник, т. е. Антуан Бурбон. Гизы были для них «иностранцами» (лотарингцами) и выскочками.
Гизы не сознавали трудности своего положения. Блестящие царедворцы, не без успеха домогавшиеся популярности среди парижан, они не поняли того, что своим возвышением они обязаны только фавору короля, и с большим высокомерием относились к рядовому дворянству.
Смена на престоле почти совпала с заключением мира в Като-Камбрези, которым закончился долгий период войн с Габсбургами. В июле 1559 г. королевский указ частично распустил армию. Большое количество офицеров и солдат осталось без занятий. Они сошлись в Фонтенебло, попрошайничая и требуя вознаграждения. Франсуа Гиз уговаривал их разойтись, кардинал пригрозил виселицей. Они удалились, затаив злобу. Многие из них были с юга, из непокорного, теперь кальвинистски настроенного дворянства. Они составили первые кадры дворянского мятежа.
На запрос недовольных французские и немецкие кальвинистические богословы ответили, что они могут взяться за оружие против «узурпаторов» (т. е. Гизов), но при условии, что это будет сделано в пользу короля, а все предприятие должен возглавить принц крови. Таково начало религиозных смут, их прелюдия — так называемый Амбуазский заговор. Как видим, в нем не было, по существу, ничего религиозного. Во главе его стоял Конде, горевший желанием скрестить шпаги. Он рассчитывал отстранить Гизов, созвать Генеральные Штаты и обеспечить интересы Бурбонов и протестантов. Впрочем, главные заговорщики сочли неосторожным выступать открыто, и все дело сделали недовольные дворяне. Было решено захватить короля и действовать затем от его имени. Если бы король стал упорствовать, решено было низложить его и арестовать Гизов. Королевский двор в это время находился в замке Амбуаз.