Переходя к позиции буржуазии, следует еще раз подчеркнуть, тот факт, что Реформация во Франции и так называемые религиозные войны — явления, далеко не совпадающие друг с другом. Другими словами, «гугеноты религиозные» далеко не всегда были заодно с «гугенотами политическими»; и, не будь последних, «гугеноты религиозные» в той мере, в какой в их состав входила буржуазия, никогда не подумали бы ни о каком восстании против королевской власти. Если на сторону мятежного дворянства стали южные города, то это вовсе не значит, что кальвинизм, как таковой, распространялся только в южных городах. Южные города не потому стали в оппозицию к королевской власти, что они были гугенотскими. Они стали гугенотскими потому, что в них давно назревала оппозиция абсолютистскому королю и его политике централизации.
Южные города, как и южные сеньоры, были позже включены в состав французского государства, пользовались большими привилегиями, имели самоуправление. Усиление центральной власти здесь сопровождалось нарушением привилегий, и кальвинизм стал в городах знаменем оппозиции. Наиболее крупные из этих городов: Ла-Рошель, Ним, Монтобан, Монпелье. Их участие в гражданских войнах далеко не во все периоды было одинаковым. До Варфоломеевской ночи они лишь защищали свои старые права, и, прежде всего, право свободы от королевских гарнизонов. Значение этой вольности было очень велико. Присутствие королевского гарнизона в городе означало полное подчинение города распоряжениям центральной власти и, прежде всего, полное подчинение налоговым требованиям казны. Усердное выколачивание податей, непрерывный рост их и введение новых давно уже волновали население, которое здесь, на юге, не желало подчиняться гораздо более суровому податному режиму северной и центральной Франции.
В 1548 г. в юго-западной Франции вспыхнуло большое восстание как раз в связи с попыткой королевской власти установить здесь новый налог на соль (габель). Оно охватило провинции Ангумуа, Сентонж, Гиень и Бордо. Губернатор был убит. Председатель бордосского парламента вынужден был примкнуть к восстанию из страха быть казненным. В самом Бордо восставшие ходили с английскими флагами и кричали: «Да здравствует Гиень!» (провинция, главным городом которой был Бордо), как бы желая этим подчеркнуть свои сепаратистские намерения. Буржуазия, сначала помышлявшая о том, чтобы использовать движение для защиты своих вольностей, в конце концов испугалась движения низов и запросила у короля помощи. Восстание было жестоко подавлено.
Но пока в городах не было королевских гарнизонов, города могли отстаивать свободу от налогов, в крайнем случае выторговывать у центральной власти скидки, как делали провинции, сохранившие свои провинциальные штаты. Во время восстания в Гиени бордосцы прямо ссылались на привилегии и вольности, дарованные им королем Карлом VII. В 1568 г. на повторное требование короля впустить в Ла-Рошель королевский гарнизон ларошельцы ответили, «как они отвечали и раньше», что до тех пор, пока король нарушает условия мира с гугенотами, они не допустят в город королевские войска. Они при этом напомни и королю, что ларошельцы были на его стороне даже в те давние времена, когда принадлежали королю английскому, и что они сами добровольно перешли на сторону французского короля. За это они получили различные привилегии, а вот теперь эти привилегии нарушают и не хотят их признавать.
Но оппозиция городов была еще далеко не достаточна для открытого восстания. Решительным и «мятежным» их поведение становится после Варфоломеевской ночи, когда на юге поднялось против короля почти все дворянство. Даже и тогда города не сразу порывают с королем. Лишь после того, как власть в городах захватывают крайние элементы, оттесняющие зажиточную буржуазию, города выступают вместе с дворянством и начинают финансировать его. Интересно отметить, что крайние элементы, отважившиеся на борьбу с королем, или, как их называют современники, «рьяные» (zeles; homines seditiosi) одновременно квалифицируются как «чернь». По-видимому, это плебейство городов и те мелкие бюргеры, которые еще не осознали, что они превращаются из горожан в буржуазию, т. е. класс в пределах национального государства. Во всяком случае следует отметить, что далеко не вся кальвинистская буржуазия южных городов была решительна в борьбе с центром и нет никакого основания утверждать, что она питала сепаратистские намерения.
Впрочем, вопрос о позиции южных городов., в религиозных войнах остается по сие время не до конца разрешенным. Важно лишь упомянуть, что централизаторская политика королевской власти по отношению к югу сделала известные успехи уже в первой половине XVI в. В 1552 г. были учреждены президиальные суды в ряде бальяжей (судебные округа). Появилось 550 новых чиновников, приобретших свои должности за деньги. В XVI в. стала широко практиковаться система продажи муниципальных должностей. Купившие такие должности оттесняли старую выборную администрацию и становились своего рода королевским бюрократическим «гарнизоном», введенным королевской властью в стены вольных городов. Что эти муниципальные чиновники выходили по преимуществу из рядов зажиточной буржуазии, которая вследствие этого становилась оплотом абсолютизма, едва ли подлежит какому-либо сомнению. Тем большую ненависть должна была вызывать такая политика центральной власти у демократических элементов города, которые раньше имели некоторый доступ к городским делам.
Влияние чиновной бюрократии, вышедшей из среды буржуазии, на исход гражданских воин второй половины XVI в. было, по-видимому, огромно. Феодалам, мечтавшим о том, чтобы превратиться в государей на манер германских князей, пришлось встретиться с сильнейшим сопротивлением со стороны целой сети бюрократических учреждений, которые, как железный каркас, крепили единство Франции и удерживали ее целостность даже в такие моменты, когда, казалось, распадение стало уже фактом.
Если южная буржуазия, или, по крайней мере, часть ее, шла заодно с «гугенотами политическими», то северная буржуазия в основном решительно выступала с лозунгом, который она не раз провозглашала устами своих парижских представителей: «Ваше величество, — сказал Клод Гюйо, купеческий старшина Парижа при первой встрече с новым королем Генрихом II в 1548 г., — символ и девиз нашего доброго города Парижа был с древних времен и до наших дней один и тот же: „единый бог, единый король, единая вера, единый закон“» [159].
Париж занимал не только особое, но и исключительное место во Франции. Это был огромный по тому времени город (по мнению историков его население достигало 300, даже 500 тыс. жителей), который властвовал над громадной крестьянской страной. Система управления, налогов, кредита, имевшая своим центром Париж, делала державный город исконным сторонником единства страны. Буржуазия Парижа была заинтересована в этом единстве: как промышленная и торговая буржуазия, нуждающаяся в единстве внутреннего рынка, так и ростовщическая буржуазия, питавшаяся централизованной системой государственных налогов, откупов и займов. Один современник отметил, что ненависть парижан к королю Генриху III и их восстание против него в 1588 г. объясняются тем, что Генрих перестал платить проценты по займам. Если даже такое утверждение чересчур односторонне, все же оно указывает на то, какую огромную роль играли в настроениях буржуазии интересы, связанные с системой государственных финансов. Отмеченная Марксом роль государственных займов в процессе так называемого первоначального накопления для Англии была не меньшей, если не большей во Франции, король которой располагал несравненно более значительными суммами доходов и вел несравненно более энергичную внешнюю политику, чем правительство Англии.
Эта буржуазия выставила лозунг не только «единого короля» но и «единой веры» — и притом веры католической. То была вера той части населения, от которой буржуазия получала свои главные доходы — вера французского крестьянства, главного налогоплательщика, своего рода колонии для ростовщической буржуазии.
* * *
Крестьянство, в основном, осталось верным старой религии. Все историки единодушно отмечают, что ересь среди крестьянства имела незначительное распространение. Ересь была порождением города и была в основном связана с буржуазным мировоззрением.
Французская деревня развивалась чрезвычайно медленно; аграрная эволюция XV–XVI вв. была, в общем, благоприятна для мелкого землевладельца. Устойчивость старинных форм хозяйства и господство мелкого крестьянского хозяйства, не нарушаемое развитием крупных сельскохозяйственных предприятий на английский манер — типичное явление в жизни французской деревни XVI в. Того общего ухудшения крестьянской доли, которое было характерно для Германии накануне Реформации или английской деревни в XVI в., французская деревня не знала. Поэтому не было оснований для перемен и в крестьянском сознании. Оно оставалось не только католическим. Неподвижность крестьянской массы была тем фундаментом, на котором отчасти держалась сама монархия; В. И. Ленин пишет о «наивном монархизме» крестьянства[160], и если это глубокое замечание верно для русского самодержавия XIX в., то оно не менее верно для Франции XVI в., тем более, что в гугеноте перед крестьянином выступал его классовый враг — дворянин и что этот дворянин воскрешал перед ним недавние времена феодальных войн, безудержных грабежей и избиений.