— Верно... того-этого... — поддержал его Лекса. — Зараз весь Хоров перекрашивается... того-этого... Ленточки меняет. То-то желтые тряпицы нынче в цену вошли... того-этого...
— По-о-оедем на север сразу, — сказал, как припечатал, пан Войцек. — На Козлиничи, п-п-после мимо Батятичей и на Выгов. Не кривись, п-пан Юржик, Выгова нам не миновать. Или ты уже не желаешь с его преподобием Богумилом Годзелкой поквитаться?
— А то он нас ждет. Сидит в столице, скучает.
— Позвольте, панове, — вмешался Лодзейко. — Уж не о блаженнейшем митрополите Выговском речь идет?
— Н-н-ну. О нем. Т-т-тебе-то что за дело?
— Так я с отцом его писаря крепко дружил когда-то! Могу профицию свою подтвердить. Найдем Лавруху, а через него уже...
Железные пальцы Войцека взяли пономаря за плечо:
— Н-н-не врешь?
— Именем Господа присягаюсь!
— Д-добро. Поедем разом.
Опускаясь на жестковатый, набитый соломой тюфяк, Ендрек подумал, что, кажется, впервые удача показала лицо, а не, извините за грубость, задницу. Даст Господь, и все сложится хорошо. Найдут, кого надо найти, поквитаются с тем, кто того заслужил, разыщут семьи погибших в безнадежном походе товарищей, честно им помогут. А потом можно и к родным съездить. Отец, мать, брат, сестра... Глаза студиозуса сомкнулись, и он погрузился в беспробудный сон измученного до предела человека.
Будет новый рассвет, найдется новая дорога.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СТАРЫЕ ЗНАКОМЦЫ
Глава седьмая,
в которой читатель получает возможность присутствовать на заседании Сената Прилужанского королевства, выслушать сперва речь, призванную подорвать традиции и устои королевства, а после и ответные слова короля Юстына, в которых его величество поясняет, кого же все-таки следует винить во всех неурядицах и бедах, преследующих страну.
Первый снег выпал в Великих Прилужанах в одну ночь.
Люди заснули с вечера осенью, а проснулись уже зимой. Белый пух лег на крытые соломой избы кметей и черепичные островерхие крыши на домах горожан; выбелил поля, обочины трактов и площади прилужанских городов; козырьками притулился на плетнях, заборах и крепостных стенах; украсил ветви деревьев.
Говорят, первый снег всегда тает. Пусть так. Но радости он по обыкновению доставляет больше, чем второй, третий, сто двадцать восьмой снег...
Князь Зьмитрок Грозинецкий, с недавнего времени подскарбий Прилужанской короны, любил приходить на заседания Сената — верхней палаты Сейма — раньше всех. Сурово оглядывал торопящихся смахнуть последние пылинки с кресел и шпалер слуг, проверял — все ли занавеси с окон откинуты, хватит ли света ясновельможным князьям и магнатам. После усаживался в свое кресло по правую руку от нередко пустовавшего королевского и замирал. Цепким взглядом из-под полуопущенных ресниц он наблюдал, как приходят и рассаживаются заседатели Сената и государственные мужи.
Первым вошел грузный, страдающий одышкой пан Станислав Клек. Расправил бобровый воротник долгополой шубы, церемонно поклонился подскарбию. Уселся на свое место, сцепил пальцы на животе и надолго закрыл глаза. Несмотря на внешнюю вялость и бесстрастие, пан возный имел цепкий и въедливый ум, отточенный разбором десятков запутанных исков между шляхтичами, начиная от мелкопоместных бессребреников и до ясновельможных князей, владеющих тысячами моргов пахотных земель. Пан Станислав не любил прежнего короля, прежнего подскарбия, прежнего патриарха. Зьмитрок даже подумывал не раз привлечь его к поискам пропавшей казны, пообещав справедливую долю. Останавливали князя лишь упорные слухи о неподкупности пана Клека. Не за то ли король Юстын поставил его коронным возным?
Следующим вошел прибывший по особому приглашению пан Мирусь Ерох, митрополит Таращи и окрестностей, которого ввели в Сенат совсем недавно, а потому его преподобие постоянно боялся опоздать, боялся сказать не то, боялся поддержать не ту партию. Очень выгодный человек, по мнению пана Адолика Шэраня. Что ж, в этом Грозинецкий князь с ним соглашался.
После князья повалили толпой.
«Словно уличные торговки на рыночную площадь», — покручивая ус, подумал Зьмитрок.
Оздамичи и Стодоличи, Тульговичи и Плещецы, наследники богатых и сильных родов, выделялись отороченными мехом черно-бурых лис — дорогущим до ужаса, с серебряной проседью в остине — упеляндами, моду на которые с недавних пор жители Великих Прилужан переняли от зейцльбержцев. За ними пестрой стайкой — кто в суконных накидках, кто в медвежьих и бобровых шубах — появились князья победнее. Ян Орепский и Южес Явороцкий, братья Кшеменецкие, как обычно, втроем, сухощавый, морщинистый старик Ерась Жгунчацкий и безусый еще князь Стреджислав Яцьмежский.
Отдельно, сохраняя приличествующий сану торжественный вид, вошел новый патриарх Великих и Малых Прилужан, митрополит Выговский, приглашенный Юстыном из Терновского епископата, пан Винцесь Шваха. Его окружали духовные лица рангом пониже: игумен монастыря Святого Петрониуша Исцелителя — чернобородый осанистый Жичеслав Ерлич; архиереи храмов Святого Анджига Страстоприимеца и Святого Жегожа Змиеборца. Последний, Силиван Пакрых, оставался одним из считанных на пальцах, властьпредержащих Выгова, сохранившим уважение к старой власти, к бело-голубым знаменам короля Витенежа.
За духовными отцами Великих Прилужан в залу Сената вошли, едва ли не под ручку, пан мечник, также Терновский уроженец, Пятур Церуш и пан войский Ярема Вовк. Сторонний наблюдатель запросто решил бы, что паны обсуждают весомые коронные дела — сбор ополчения, к примеру там, или выплату жалования реестровым служивым людям. Но Зьмитрок-то знал, что воркуют паны мечник и войский, как два голубка, исключительно о борзых собаках. Оставленные на родине псарни держали за сердце, не отпускали обоих панов. И это при всем при том, что сами паны Церуш и Вовк выезжали на охоту последний раз лет пятнадцать назад. Пан Пятур, приходящийся, кстати, отцом в Господе сыну короля Юстына, хорунжему гусарскому Анджигу, отличался круглым, объемистым брюшком и обвислыми щеками, делавшими его похожим не на страстно любимых борзых, а на пса боевой породы, разводимой в Руттердахе. Пан Ярема напротив был худ и строен, вызывая даже в свои пятьдесят два зависть кавалерийской выправкой у молодых сотников. Но в ответ на восхищенные взгляды и возгласы пан Ярема утверждал, что худоба его не от телесного благолепия, а напротив есть последствие неведомой хвори, и в доказательство приводил никогда не покидающий его впалые щеки румянец. Может ли такой быть у здорового человека? За этих двоих Зьмитрок мог оставаться полностью спокойным. Мечник и войский телом и душой с «Золотым Пардусом».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});