Читать интересную книгу Там, где всегда ветер - Мария Романушко

Но, может, и не приду я туда больше? Может, меня и вправду отправят в колонию?… Как обещали на два голоса Марьюшка и Пётр Петрович.

Я прокручивала в памяти снова и снова пятничное утро: как мы шумели-возмущались перед первым уроком в ожидании Марьюшки, и больше всех Жорка, это он кричал: «Мы все выйдем с Колькой! Все, как один!»

Но ведь никто подписку не давал, что выйдет. Может, никто и не собирался всерьёз выходить? Ну, покричали, повозмущались – выпустили пары… Да, Жорка собирался выйти, ведь это его была идея. И я собиралась. Ну, я выполнила своё намеренье. А Жорка – нет. У него мама больная, только недавно из больницы, что-то с нервами не в порядке… Наверное, он её пожалел – её бы стали вызывать в школу на разборки, она бы опять попала в больницу… Наверно, поэтому. Не знаю. А вообще, трус он, конечно, и трепло! Если договорились – надо идти до конца. И вообще, все они болтуны… А я – наивная дура.

Но всё равно я бы вышла вместе с Колькой, даже если бы заранее знала, что всё так будет. Не могу видеть, когда человека пинают ни за что!!! Трусы они, трусы и болтуны… А Марьюшке надо лечить нервы.

Я вспомнила, как она жутко покраснела тогда, и мне её стало жалко. Я подумала, что она, наверное, могла в ту минуту умереть – ей вся кровь ударила в голову! У меня всё похолодело внутри. Мне стало страшно. «Слова убивают…» Кто это сказал?

Я больше на неё не злилась. Я заметила: стоит мне человека пожалеть – и тут же обида на него проходит. Так всегда с бабушкой. «Вот какая она уже старенькая», – думаю я, глядя на её морщинистые усталые руки – и все обиды смываются, точно водой, и я чувствую только одну горячую нежность… И с мамой также. Подумаю: «Какая она больная, и детство у неё было такое кошмарное, поэтому и характер тяжёлый», – и всё, уже не обижаюсь.

Так и с Марьюшкой. Жалко её. Одинокая она, бездетная. Наверное, поэтому такая нервная. Но Кольку жалко ещё больше! Он-то ни в чём не виноват! Зачем же она унижает его?! За что??? Ох!… какая ужасная всё-таки эта жизнь. Так тяжело на душе…

* * *

Воскресенье. Мама ходит грустная, какая-то потерянная… В будние дни она всегда уставшая, а по воскресеньям грустная. Почти всегда. Представляю, что будет, если я ей сейчас расскажу про эти стулья… Нет! Ни за что. Сама как-нибудь выпутаюсь.

И за окном полный мрак!… Чёрное небо, чёрная степь… Всё скрестилось. Никакого проблеска – ни внутри, ни снаружи.

Сижу за своим столом, лицом к окну, за которым облетают тополя… Пытаюсь читать своего любимого О’Генри, он меня всегда успокаивает. И чувствую, что внутри вызревает какое-то решение… Как будто в мозгу бежит, мерцая, телетайпная лента: «Мария Матвеевна, простите меня… Нет, не так. Мария Матвеевна, я была не права…» Да нет же! Я была права!! Это она была не права, когда обвиняла Кольку! И опять у меня перед глазами – её страшно-красное лицо и растерянный, испуганный взгляд…

Да, я была права, но я не собиралась делать ей так больно. Я вообще не собиралась ей делать больно. Я только хотела защитить Кольку – вот и всё.

Значит, я была права, но «перегнула палку». Нечаянно… Не со зла. Но и они с Пётр Петровичем хороши, надо сказать! У меня ведь тоже нервы, я не железная… А сколько раз они перегнули палку?! Сколько раз было повторено про колонию?! Надо сказать, что кричали они больше на меня, а про Кольку в какой-то момент забыли – и он сидел, как прибитый, не подавая голоса… Интересно, а он рассказал эту историю своим родителям? Говорят, у него отец лихой на руку. Бедный Колька!…

Интересно, что сейчас Марьюшка делает?… Я представила её маленькую одинокую квартирку, вспомнила, как мы слушали у неё пластинки, как пили чай с вареньем, как сбегали вместе с ней с урока в кино… Она никогда не была нам врагом. Она всегда была нам другом. С другом можно поссориться. Друг бывает не прав, даже очень. Но с другом, наверное, можно и помириться?…

Я беру листик бумаги и пишу:

«Мария Матвеевна, простите меня за слишком резкие слова».

Сижу, смотрю на то, что написала, и понимаю, что добавить к сказанному ничего больше не могу.

– Маришка, пойдём погуляем?

– Пойдём! – хлопает она радостно в ладоши.

Выходим в промозглый мрачный день. В воздухе пахнет снегом…

Маришка тянет меня на качели.

– Малыш, нам нужно сходить по одному важному делу.

– По какому?

– К моей классной руководительнице, к Марье Матвеевне. Нужно отнести ей записку.

Мы идём медленно, очень медленно, из толстых чёрных туч начинают сыпаться белые хлопья… Маришка радуется, ловит их ладошкой… А у меня внутри тоска и беспокойство, и страх, я даже не могу порадоваться первому снегу. И чем ближе мы к Марьюшкиному дому, тем медленнее я иду…

Но всё равно мы приходим. Вот её подъезд. Поднимаемся на третий этаж. Сердце колотится, как сумасшедшее. Хорошо, что я взяла с собой Маришку, без неё я бы не смогла…

– И чего мы тут стоим? – спрашивает Маришка. – Давай звони!

Достаю из кармана записку, она имеет жалкий вид – я всю дорогу сжимала её в кулаке. Перечитываю… Да, всё правильно. Нажимаю на звонок…

Дверь распахивается. На пороге – Марьюшка. В фартуке, руки красные и мокрые – видно, стирала. Удивлена. Немного испугана. Но, кажется, и обрадована. У неё такая гамма чувств на лице, что одним словом не скажешь.

– О, девочки!… Заходите.

Проходим в прихожую.

– Это твоя сестрёнка? Какая чудесная девочка! Сколько ей, пять? Ну, раздевайтесь, проходите. Будем чай пить.

– Мария Матвеевна, мы на минутку. Только отдать.

Я протягиваю ей свой мятый листочек. Марьюшка как будто пугается:

– Что это?!

– Записка.

– Кому? От кого?

– Вам от меня.

Она нерешительно берёт её в руки, спрашивает:

– Прочесть сейчас?

– Да. Пожалуйста.

Она читает… Подымает на меня глаза:

– Хорошо, Лена… спасибо… да, конечно, я прощаю тебя.

– Мария Матвеевна!

– Да?

– И всё-таки Колька не ломал эти стулья. Он – не виноват.

Она задумчиво молчит, глядя на меня каким-то странным взглядом…

– Ты сказала маме, что я её вызываю в школу?

– Ещё нет. Может, не надо?…

– Надо. Я хотела бы с ней поговорить. Передай, что я жду её – в удобное для неё время.

Вечером я рассказала всё маме. Она спросила:

– Почему тебе больше всех надо?

– Просто жалко Кольку. Не люблю, когда из человека делают козла отпущения.

* * *

Через несколько дней мама сходила к Марьюшке. Вернулась она задумчивая, меня не ругала.

– И о чём вы говорили? – спрашиваю её.

– Так, о жизни… И о тебе. О том, что тебе будет трудно в жизни с твоим характером.

– Какой уж есть!

Что было дальше

Я по-прежнему хожу в школу. И Колька тоже ходит. Выгонять нас не стали. Стулья починил в столярной мастерской Борис Митрофанович, наш учитель труда, он же – учитель ботаники, зоологии и анатомии. Наш, пострадавший от неизвестных вандалов, класс – как раз его кабинет. БорМит – добрый и спокойный, он даже не ворчал, когда чинил эти стулья. Для него это – не катастрофа, а «дело житейское».

Итак, мы ходим с Колькой в школу. И ничего как будто не произошло. Как будто и не было никакого предательства. Жизнь идёт своим ходом: контрольные, лабораторные… смешочки, записочки… Только с нами никто не общается – ни со мной, ни с Колькой. Никто к нам не подошёл, не спросил: «Ну, что там было, в кабинете директора? Как дело-то разрешилось?» Неужели никому не интересно???

Мы с Колькой как будто в изоляции. Как будто мы – два пустых места в классе. Я смотрю на них, своих одноклассников и думаю: какие же они ещё маленькие… Разве с такими можно идти в разведку? Или хотя бы на защиту своего товарища? Ясно, что никто всерьёз и не собирался. Теперь уже ясно…

Я даже рада, что я для них – пустое место. А вот Колька сильно переживает… Вся эта история его сильно ушибла. Сначала обвинили в хулиганстве. Потом грозились выгнать из школы. Теперь одноклассники объявили молчаливый бойкот. За что??? За то, что сами же его и предали…

Если бы в городе была ещё одна школа, Колька бы, наверное, перешёл в другую. И я бы перешла. А так – куда уйдёшь?…

Одинокие прогулки

Я перестала гулять с девочками. Я и раньше гуляла с ними редко, а теперь и вовсе избегаю их. Они мне стали неинтересны. Они мне кажутся не искренними.

И вот, идёт по улице шумная толпа моих одноклассников, шутят, смеются…

А по параллельной улице – иду я. Одна. А параллельные, как известно, никогда не пересекутся…

Но Аню-маленькую я по-прежнему люблю. Только и с ней мы последнее время почти не общаемся. У неё уже есть подруга на всю жизнь. Зачем я ей?…

Зашла как-то к Лёле в общежитие, думала: поболтаем. Но там были две женщины – её соседки по комнате: одна – крашенная чёрная, другая – крашенная белая. Долго и нудно обсуждали рецепт окраски волос… Скучно! Ушла.