Читать интересную книгу Там, где всегда ветер - Мария Романушко

Всю жизнь, всю жизнь я буду искать вокруг себя сине-голубые глаза моего отца!… Мне будет казаться, что ЧЕРЕЗ ЭТИ ГЛАЗА на меня каким-то мистическим образом смотрит мой отец… И всякий раз, встретив на жизненном пути мужчину возраста моего отца, с ТЕМИ ЖЕ сине-голубыми глазами, с ТЕМ ЖЕ пронзительным взглядом, я буду радостно думать: «Это он!» И не раз в жизни я скажу с благодарностью: «Вы так похожи на моего отца!»

Свято место пусто не бывает. И огромная пустая лагуна в моей реальной жизни, которую не смог заполнить папа Федя, всегда была заполнена образом прекрасного мужчины с пронзительным сине-голубым взглядом…

Когда-нибудь я расскажу о каждом из них. А о многих уже рассказала в других своих книгах. Жизнь щедро одарила меня дружбой и теплом, грех жаловаться, да я и не жалуюсь, хотя многие из моих прекрасных голубоглазых друзей уже ушли в вечность… Но они продолжают жить в моём сердце. И при этом всегда есть в реальной жизни КТО-ТО, через кого смотрят на меня сине-голубые глаза моего отца…

Эти глаза как будто преследуют меня в течение всей моей жизни.

Или это я преследую их?…

* * *

…А когда я приходила на следующий урок, мой учитель жаловался мне:

– Не представляю, кому это нужно расковыривать краску на двери? Как ты думаешь, кто бы это мог быть?

Я недоумённо пожимала плечами. А он брал клочок бумаги и аккуратно заклеивал свежепроцарапанный «глазок» – моё вчерашнее окошко… Краска на двери была со стороны коридора, а бумажки на «глазках» – со стороны класса. Дверь выглядела смешно, особенно к концу учебного года: она почти вся была в маленьких белых заплатках.

На уроках мой учитель меня хвалил, и я почти всегда уходила домой с пятёркой. Но я по-прежнему сильно стеснялась его и меня бросало в жар каждый раз, когда приходилось смотреть ему в глаза. Через процарапанное «окошко» общаться было легче и свободнее…

* * *

Но, кроме уроков, на которых я чувствовала себя уже более-менее уверенно, было в моей музыкальной жизни страшное испытание – это академические концерты: что-то вроде экзамена. В конце каждой четверти, а то и посередине, с бухты-барахты, устраивались эти экзекуции.

Происходило это так: большой класс, по стеночкам сидят все преподаватели школы, человек десять. И мой учитель тоже. И его жена, кстати, здесь же – она преподавала нам музыкальную литературу: кареглазая, черноволосая красавица, похожая на свою тёзку – восходящую оперную «звезду» Тамару Синявскую. Они – мой учитель и его жена – были совершенно не похожи друг на друга, как будто антиподы. Только выражение глаз было общее: грустно-задумчивое… А вообще, они были очень красивой парой, на мой взгляд – просто идеальной.

Итак, большой класс. Посреди класса – одинокий стул. И нужно войти в это, наполненное перекрёстными учительскими взглядами, пространство, сесть на этот стул и спокойно, уверенно и выразительно сыграть пьесу. Лучше всех это удавалось Ане-большой. Вообще, играть на пианино – гораздо комфортнее, чем на аккордеоне: садишься за инструмент ко всем спиной – и играешь себе, ничьи взгляды тебе не мешают. Но Аня и так не боится выступлений, она очень артистична и любит играть на разных концертах, не только академических. В отличие от меня.

А я, в отличие от неё, академконцерты просто ненавидела. Благодаря им, я выяснила, что у меня патологический страх публичных выступлений. И хотя здесь не надо было раскрывать рта и говорить длинные фразы, а только лишь сказать название произведения и фамилию композитора, но, оказывается, издавать звуки на своём любимом аккордеоне перед слушателями мне так же страшно, как выйти к доске и ответить устный урок. Вот такое пренеприятное открытие.

А как же парижские бульвары, и я в широкополой шляпе и с аккордеоном?… Да, наверное, не в этой жизни, а в какой-нибудь другой…

* * *

И вот, очередной академический концерт. Жду своей очереди, дрожу, как осиновый лист, как собачий хвост… Наконец, меня вызывают. Вхожу в класс на ватных ногах, добредаю до стула (как будто электрического!), сажусь, что-то мямлю.

– Начинай! – говорит директор Любовь Григорьевна.

– Спокойно, не спеши, – говорит ободряюще мой учитель, он тоже здесь, и только он один – моя опора.

Итак, начинаю… Играю первую музыкальную фразу. Хорошо играю. С чувством. И вдруг… мои пальцы, и моё сознание зависают над страшной пустотой…

Я НЕ ПОМНЮ, ЧТО ДАЛЬШЕ!!! Совсем не помню… Ни-че-го. Помню только то, что ещё минуту назад знала эту пьесу наизусть.

В классе повисает зябкая тишина.

– Что случилась? – спрашивает обеспокоено мой учитель.

– Я забыла… – шепчу пересохшими губами и шершавым языком.

– Что забыла?!

– Что дальше…

– Но ведь этого не может быть! Соберись с мыслями, сосредоточься, начни сначала, – говорит он.

Начинаю сначала. Играю первую фразу и – та же пустота в голове и в пальцах. Опять в классе холодящая тишина.

– Пойдём, выйдем, – говорит мой учитель.

Я плетусь за ним в наш класс.

– Играй! – говорит он.

И я играю… Всю пьесу, от первой до последней нотки – без единой запинки!

– Так в чём же дело? – спрашивает он.

– Боюсь.

– Бояться-то нечего, – говорит он мягко, успокаивающе. – Бояться совершенно нечего. Выйди и сыграй, как ты сейчас мне сыграла. Играй как будто для меня одного, не думай, что там ещё кто-то. Идём.

Опять заходим в это жуткое холодное пространство. Опять сажусь на почти-электрический стул. И… всё повторяется!

Опять я играю первую фразу. Потом повторяю её вновь – в надежде вспомнить продолжение, но в голове – гулкая пустота… Повторяю заколдованную фразу ещё раз, с чувством полного отчаянья!… И слышу раздражённый голос директора:

– Ну, мы это уже слышали! Играй дальше!

Сижу, опустив голову, уткнувшись взглядом в сахарные и антрацитовые молчащие клавиши… Ужас. Стыд. Кошмар. «Я опять забыла…» – говорю я. В классе слышатся ироничные смешки. Поднимаю глаза и вижу сине-голубые, полные грусти и сочувствия глаза моего учителя. «Не будем её больше мучить, – говорит он. – Она сегодня очень волнуется. Но только что в классе, поверьте мне, она сыграла на отлично».

И потом, когда я пришла на очередной урок, он ни одним словом не напомнил мне о моём позоре. Ни одним словом – ни огорчённым, ни сочувственным. Как же я была ему благодарна за это!

Мой учитель – самый хороший человек на свете.

* * *

А ещё в нашей музыкальной школе был оркестр. Человек пятнадцать. С таким немножко однообразным составом: баянисты и аккордеонисты. Но для нашего городка это было уже что-то! Руководил оркестром, конечно же, мой учитель. И у меня в этом оркестре было своё место и своя партия.

Мне очень нравилось, как мой учитель дирижирует нами. Я заметила: когда смотришь на дирижёра со стороны – как зритель – то все эти геометрические фигуры в воздухе, которые он вычерчивает своей палочкой и пальцами, кажутся китайской грамотой, или языком глухонемых. Но когда смотришь на это ИЗНУТРИ МУЗЫКИ, которую играешь вместе с другими, то весь этот загадочный безмолвный, воздушный язык оказывается очень простым и понятным. Вот мой учитель нацелился своей нервной палочкой в мою сторону – и я точно знаю, что мне нужно сейчас вступать, вот он словно бы подымает над собой тяжёлые пласты воздуха – и я понимаю, что нужно играть фортиссимо – то есть громко, ещё громче! Вот его бледные тонкие пальцы словно бы гладят траву, гладят нежно, осторожно – и я понимаю, что нужно играть тихо, ещё тише, ещё… Пиано, пианиссимо… И – очерчивание в воздухе магического полного круга – всё, конец!

Мне нравится играть в оркестре. Когда я не одна пред очами учителя, я не так стесняюсь. Мы готовимся к выступлению, у нас скоро премьера.

* * *

Пятилетие Вольногорска. Большой концерт для всех жителей города в единственном культурном центре – кинотеатре. Мы со своими бандурами ждём своего выхода на сцену. Кстати, я в оркестре единственная девочка. Кажется, начинаю волноваться… Мой учитель (как же он хорошо изучил уж меня!) смотрит на меня ободряюще и весело подмигивает: «Ничего, отобьёмся!»

И вот мы на сцене. Сидим в два ряда. Зал набит битком – аншлаг, полный! Яркий свет бьёт в глаза…

В световом луче стоит мой учитель, палочка и пальцы замерли в воздухе, приготовившись к полёту… И вот они уже замелькали в своём магическом, колдовском танце… Тонкая худая фигура учителя, порхающие полы тёмно-синего пиджака, растрепавшиеся светлые волосы, руки – как крылья… Я смотрю на него, как зачарованная… И он тоже смотрит на меня, его бледное лицо искажено нервной гримасой, он точно хочет что-то сказать мне – и не может…