Читать интересную книгу Победитель свое получит - Светлана Гончаренко

– Тебя спрашивать не будут, псих Пичугин или нет. Есть на это специалисты, – заметил Наиль. – Вполне возможно, что его и признают невменяемым. Тут уж он жадничать не станет – все отдаст, чтоб больным стать.

– Значит, его отпустят? – спросил Илья.

Он почему-то уже вообразил Алима Петровича сидящим в тюрьме за грубой толстой решеткой вроде тех, какие кладут на сливную канализацию.

Видел Илья и грустные яхонтовые глаза шефа, и руку с изумрудом, которая сжимает эту самую нерушимую решетку. Впрочем, сидеть Пичугин может и без изумруда, а вот плакать будет наверняка. Видели!

– Посадят его, не посадят – не наше дело. Суд решит, – философски изрек Наиль. – Главное, раскрыто громкое дело. А кто его раскручивать начал, а, скажи, Илюшка? Теперь у меня статус другой. Это дело! Это не семейные мордобои, где непонятно, кто кого куда стукнул. Теперь я серьезной работой загружен! Надо одну штуку проверить. Один доброжелатель стукнул, что Пичугин прямо тут, в «Фуроре», принимал наркокурьеров из Таджикистана.

– А, племянников?

– Слушай, это серьезное дело, а ты все хохмишь. Мне не до шуток, работы невпроворот. Так что пока, Илюшка.

– Пока. Тете Зиле привет!

К обеду покупатели, как всегда, валом повалили в «Фурор». Стало в торговом зале тесно, шумно. Но у Ильи Бочкова на душе было пусто. Гуляли там сквозняки и гулко отдавались в ушах разные пустяковые звуки, будто он сидел в комнате, из которой только что вынесли все до последней мелочи.

Тем временем трое из прокуратуры никак не покидали кабинет Алима Петровича. К концу дня даже самым недалеким работникам «Фурора» стало ясно: тут что-то не так. Продавцы бросили улыбаться. Лица от этого стали у всех разные, а Лидка Хромова даже осмелилась обозвать одну покупательницу старой вешалкой (за дело).

Когда следователи наконец ушли, первым из кабинета выскочил адвокат Луазо. Он был такой красный, что его трудно было узнать. Обычно аккуратный галстук забился у него куда-то под мышку, а прическа расклеилась и стала дыбом. Так выяснилось, что на самом деле Аркадий Ильич очень кудряв и белокур, хотя с утра был, как всегда, гладким шатеном.

В отличие от Луазо Тазит и Леха внешне изменились мало. Их лица как ничего не выражали, так и не начали ничего выражать. Только их щеки сделались чуть бледнее.

Вскоре после ухода Луазо доктор Кротков вывел и Алима Петровича. Пичугин мелкими, медленными шажками двинулся к служебному выходу, к своей машине. Он видел ее в услужливо распахнутую дверь. Черный «лексус» стоял на парковке и широко сиял в лучах холодного апельсинового заката. Из коридора Алим Петрович смотрел на гладкую огненную спину машины нежно, с прищуром. Он, должно быть, мечтал, что «лексус» унесет его сейчас куда-то далеко от всех бед.

Смуглое лицо Алима Петровича к этому часу осунулось до того, что проступили скулы. Уши, которые раньше казались идеально пригнанными к округлой голове, заметно оттопырились. Алим Петрович походил теперь на трагическую маску с театральной программки – углы рта опущены, брови домиком. Члены ложи алкоголиков уже снесли все листья на помойку и теперь слонялись у бокового крыльца, поджидая Толяна Ухтомского. Они с надеждой заглядывали в фуроровские двери. На серое лицо Алима Петровича они уставились с изумлением. Нинель даже издала тоненький бабий всхлип.

Услышав этот всхлип, Алим Петрович вдруг споткнулся. Он еле слышно охнул в ответ и стал тихо оседать в руках Кроткова. Тазит с Лехой подоспели вовремя. Они подхватили накренившееся тело босса и легко, будто был это не сам Алим Петрович, а лишь его нежно-персиковый миланский костюм, вынесли хозяина из «Фурора» – что называется, ногами вперед.

– Быстрее! В клинику! Довели менты! – вскрикнул Кротков.

Он шел рядом, в ногу с телохранителями, и поддерживал на весу руку с изумрудом.

Друзья Толяна Ухтомского, как статуи, застыли у крыльца в разных позах и еще шире распахнули рты, потому что сначала в дверях показались небольшие подошвы миланских туфель Алима Петровича, бессильно торчащие вперед, потом он сам и телохранители с Кротковым. Больного погрузили в «лексус» и куда-то увезли.

Вслух в тот вечер в «Фуроре» не было сказано ничего. Торговля шла как обычно. Однако после закрытия все сотрудники разбежались с суеверной быстротой. Лишь Тамара Сергеевна осталась драить хозяйский кабинет. За день там настоялась зловещая тишь и духота. Красные розы, утром еще свежие и тугие, почернели, свесили головы и состарились так, будто простояли с неделю. Выбросить их Тамара Сергеевна не решилась.

В это самое время Илья пересекал знакомое футбольное поле. Тайны кончились, горизонт очистился. Пусть теперь Тара узнает все!

– Здравствуйте, – улыбнулась ему Елена Александровна, еще более блондинка, чем в прошлый раз (наверное, недавно она побывала в парикмахерской). – А Ксюши нет! Я ее послала к Лере – пирожки Артемке отнести.

– Как Красную Шапочку? – спросил зачем-то Илья.

Елена Александровна шире распахнула дверь:

– Ксюша минут через пять будет. Вы проходите, м-м-м…

– Илья, – напомнил Илья и вошел в прихожую.

Он честно снял куртку и кроссовки. Он ждал, что его отведут в ту самую комнату, о которой говорила Тара и где в очередь с Кириллом Поповым ему обещали если не любовь, то блаженство. Однако Елена Александровна пригласила его на кухню. Знакомые желтые бананы и ананасы зарябили в глазах.

– Садитесь рядышком со мной. Будем чистить селедку! – радостно пообещала Елена Александровна. – Конечно, вы, Вадим, привыкли не так питаться, но у нас все очень скромно.

Тут же на куске пленки перед Ильей очутилась небольшая селедка и глянула ему прямо в душу серьезными кровавыми глазами.

– Вы чистите, не стесняйтсь! Сварим картошечки, лучку подрежем, – раззадоривала Илью Елена Александровна.

Вдруг она погрустнела:

– У нас, вы знаете, беда…

– Что такое? – испугался Илья.

Он подумал, конечно, о Таре и ее безутешной тоске по Попову.

– Артемка у нас в больнице, в инфекционке. Третий день уже! Перед тем пропоносил трое суток – переел.

«Ничего удивительного», – подумал Илья, а вслух посочувствовал:

– Надо же!

– Сейчас ему лучше. Вот пирожков с печенкой попросил, апельсинов, селедки. Вообще-то Артемка ест плохо, но после болезни у детей всегда аппетит. Мы тут с ума сходили – знаете, трое суток нехорошего стула…

Селедка все еще укоризненно косилась на желтые шторы с бананами. У Ильи никак не хватало духу вспороть ей брюхо. Елена же Александровна с нетерпением ждала, когда Илья расправится с селедкой: она уже нарезала лук кольцами. В эту минуту раздался звонок.

– Ксюшенька, к тебе Иван, – сообщила дочери в прихожей Елена Александровна.

Тара восприняла эту весть как должное. Удивилась она только тогда, когда увидела Илью:

– А, Бочков?..

Илья поднялся из-за стола, так и не прикоснувшись к селедке. Он вопросительно уставился на Тару.

– Ладно, пошли, – снизошла та.

Комнатка у Тары оказалась тесной, скромненькой, с парой невинных постеров на стене и с афишей какого-то спектакля студии Попова.

– Кирилл уехал в Москву, – с порога начал Илья.

– Я знаю, – перебила его Тара и села на раскладной диван, очевидно служивший ей постелью. – Виталик вчера все-таки раскололся. Впрочем, это ожидалось.

Илья удивленно смотрел на нее. Она, наверное, давно бросила плакать, но улыбаться еще не начала. Голубые свои глаза она обвела широкой траурной чертой, а вот белую майку поверх черного лифчика вряд ли можно было назвать траурным нарядом. На смуглых плечах Тары сияли электрические зайчики, в глубоком вырезе тесно устроились загорелые грудки. От розовых губ даже на расстоянии тянуло конфетами и детскими духами. Все это было невыразимо прекрасно.

– Я сам провожал Кирилла, – сообщил Илья ватным голосом. – Он очень жалел, что пришлось бросить студию.

– Это вряд ли, – не поверила Тара. – Он всех нас бездарями считал, лузерами. Даже Виталика! А потом, Москва… Там ведь все по-другому!

– Угу. Там Барахтина, – подхватил Илья. – Она пригреет, поможет и вообще баба надежная. Кирилл так и сказал.

– Да? Наверное… Барахтина великая актриса. Но даже она не может его не любить! Кирилла ждет мировая слава.

– Даже межгалактическая – чего уж мелочиться? Нет, твой Кирилл трус и тряпка. Из-за него погибла Изора.

Тара сощурилась:

– Кто-кто?

– Изора? Это одна женщина. Ее задушил гражданский муж, потому что она любила Попова.

– Вот видишь! – обрадовалась Тара. – Его нельзя не любить. Я же говорила! Он необыкновенный. Я бы из-за него тоже смогла бы… так же, как она…

– Что? Умереть?

– Да! Из-за него! Любовь и смерть всегда рядом. Вот ты бы смог задушить меня из ревности?

На всякий случай Илья глянул на смуглую бархатную шею Тары и покачал головой:

– Нет. Не хочется что-то душить.

– А ты попробуй!