Читать интересную книгу Бродячие собаки - Жигалов Сергей Александрович

Рассоха будто не замечал Венькиной седины, шрама в поллица. Подшучивал над студентками, сыпал анекдотами:

— … Он его спрашивает: «Коль, а ты коня на скаку остановишь?» «Да ты что, — отвечает Колян. — Я их боюсь». «А в горящую избу войдешь?» «Чо я дурак?» «Ну я рад за тебя, Колян, ты не баба!»

Глеб, увидев поседевшего егеря с шрамом во всю щеку, пораженно молчал.

— … Ты говорил из библии, помнишь, — будто продолжая разговор, обратился к нему егерь. «— Раздам добро все и тело отдам на сожжение без любви, то все это бесполезно.» Лежу тут по ночам, думаю, где ж эту любовь взять. Он бы щас живой вот в палату зашел, я бы еще раз всю обойму бы в него вогнал. И тех двоих бы положил!

Егерь замолчал, вгляделся в Глеба. Чувствовалось, мысли эти его мучали. Рассохин примолк, нагнулся стал выкладывать из пакета гостинцы.

Глеб хотел возразить, но багровый шрам на лице и седые волосы были как печать.

— Знаешь, Вень, — с усилием разломил эту печать Глеб. — Я тоже не могу любить подонков. Но знаю, их надо любить.

— Этот Боб выкалывает мне глаза, а я должен его любить!

— Не знаю как, но должен, — упрямо сказал Глеб и на этот раз не отвел глаз от багровевшего шрама.

— Любить и ждать, пока ударит в лицо острогой? Так, что-ли, по-твоему?

— Да не во мне дело. — Глеб расстегнул пуговицу на рубашке, потом опять застегнул. — Если верить написанному, когда Иисус Христос с вбитыми в руки и ноги гвоздями в муках умирал на кресте, к нему подошел воин и ткнул под сердце копьем. Он сделал это из сострадания к сыну человеческому, оборвав мучения.

— Ты Глеб завернул, — перестал выкладывать яблоки Рассохин. — Ну и Венька, выходит, тоже избавил этого отморозка от страданий земных…

— Стоп. Мы не о том. — Глеб, будто загораживаясь от слов инспектора, выставил перед собой ладонь. — Ты сказал, если бы он сюда вошел, ты бы застрелил его еще раз. Так? За что? Там, на берегу, ты защищал свою жизнь. Все оправдано. А тут? А может, он просить прощения бы пришел.

— Ты подвел, Венька вроде того воина, — повторил уязвленный невниманием Рассохин. — Он тоже избавил Боба от земных мучений.

— А я не хочу прощать. Нет у меня к нему любви тут. — Егерь постучал себя пальцами по груди. — Была, да всю смыло, пока я по горло в ледяной воде стоял. Где мне ее теперь искать?…

— Я вам, что, оракул какой? — взъерошился Глеб. — Расскажи лучше, как все случилось. Я узнавал, в твоем уголовном деле есть заключение, что ты действовал в пределах необходимой самообороны, но суд все равно состоится.

— Он должен был убить этого урода с любовью, рыдать над ним, — съязвил Рассохин.

— Да, с любовью, — завелся и Глеб. — Если допустить, что в каждом человеке Творцом заложено божественное начало, душа… Иисус Христос не перестал любить людей после того, как его распяли. Он простил и тех, и всех нас.

— Монастырь по тебе, Глеб, плачет, — хмыкнул Рассохин. — Давай, Вень, по граммульке, чтоб ты быстрее отсюда вышел. Док сказал, хорошего коньячка чуть-чуть можно.

После рюмки коньяка Венька сразу поплыл. Пьяненько посмеиваясь и стараясь обратить в шутку, он пожаловался, что по ночам его донимает Камуфляжья Лапа:

— С ног до головы в кровище, стонет… Я потом до утра уснуть не могу, ворочаюсь…

— Ладно тебе, из-за этого обормота переживать, — успокоил Рассохин. — Он что искал, то и нашел. Если бы ты его не грохнул, он бы до сих пор убивал, грабил.

— А ты на ночь перед сном читай молитву, — неожиданно сказал Глеб. — Хочешь, я напишу тебе слова?

— Молитву, — хохотнул Рассохин. — Коньячка граммов сто перед сном прими и будешь спать, как убитый.

— Напиши. — Егерь приподнялся в кровати и опять лег. После коньяка голова кружилась.

— А листок есть?

— Рецепт, вон на тумбочке возьми, на обороте напиши.

Пока Глеб, горбясь над журнальным столиком, писал, Рассохин очистил апельсин. По палате, перебивая оглушительный запах хлорки, разнесся запах чудной заморской рощи. Разлил коньяк в пластмассовые стопки.

— Прочитай молитву и запей коньячком.

Венька взял протянутый Глебом листок. В глаза бросились написанные печатными ровными буквами слова: «… Мирен сон и безмятежен даруй ми. Ангела твоего хранителя посли ми, покрывающа и соблюдающа ми от всякого зла…» «Бабушка эту же молитву читала мне», — вспомнил егерь, и легкая радость окатила сердце. Сел на кровати, свесил голые ноги на пол.

— Эту молитву в детстве перед сном мне читала бабушка.

— Ты молись, а к берегу гребись. — Рассохин протянул Веньке стаканчик. — Давайте выпьем за твое скорое выздоровление. На апельсинчик. Глеб, держи тару.

— Мне лично этот твой Бог в дверь не стучал. — Рассохин выпил, насадил опрокинутый стаканчик на горлышко бутылки. — Как он твой Бог может допускать убийство детей? Катастрофы, войны, землетрясения? Зачем мне такой жестокий и кровожадный Бог? Чтоб я перед ним унижался, молил его? Да пошел он!..

— Подожди. — Глеб встал, в возбуждении заходил по палате. В черных брюках и черном свитере, с седоватыми висками. — Я тоже… У меня тоже долго не укладывалось, почему верующие люди придумали такие поговорки. «… К берегу гребись». Есть еще: «Бог-то бог, да сам не будь плох». «На бога надейся, а сам не плошай». Почему? Вроде, как бы люди не очень верили в бога раз такое придумали. А потом, когда я сопоставил с Христовыми заповедями, все стало на место.

Глеб все время обращался к егерю, будто Рассохина и не было в палате. Тот сидел, привалившись спиной к стене, жевал.

— Через Иисуса Христа Творец довел до нас правила человеческого общежития: «Не убий, не укради, не сотвори прелюбы, не возгордись… не предавайся унынию…» — продолжал Глеб. Чувствовалось, он волновался. — Создатель обозначил главные условия оптимального выживания человеческой популяции. И вместе с тем предоставил людям полную свободу выбора.

— Я тебя еще раз спрашиваю — Рассохин скривился, глотая непрожеванный апельсин. — Бог любит людей. Почему он их швыряет в огонь, под колеса машин, мучит сумой, раком, спидом? Какой он тогда человеколюбец? Почему он изначально не сделал так, чтобы люди жили в радости и добре, а? Почему? Ответь мне!

— Как раз я тебе и хотел сказать. — Глеб присел на стул, опять поднялся. — Если бы Творец, — он выговаривал это слово выделяя его голосом, — запрограммировал тебя только на добро и радость, чем бы ты отличался тогда от робота? Он сделал человека человеком, дав ему свободу выбора между злом и добром. «Время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время раздирать, и время сшивать; время молчать и время говорить…»

— Постой, постой, парень. — Во всем облике Рассохина проступило знакомое егерю ястребиное начало. — А как же тогда: ни один волос с головы не упадет без воли божьей?

— Я тебе что, священник? — натуженно засмеялся Глеб. Но по лицу его егерь видел, что ему хочется об этом говорить. — Я думаю, что воля Творца особенно ясно выразилась в заповедях и определении десяти смертных грехов. Если заповеди нарушаются, то нарушается и воля божья, и тогда летят не только волосы, но и головы.

— Твой Бог, как конвоир на зоне, — сказал Рассохин. — Шаг влево, шаг вправо, прыжок на месте приравнивается к побегу, и он стреляет без предупреждения руками таких, как он. — Рассохин кивнул на егеря, все так же сидевшего на кровати со спущенными на пол ногами.

— Ты хочешь сказать, что Господь заставил его брать машину и ехать туда на полуостров? — спросил Глеб. — Он же мог и не поехать. Он поехал мстить, судить. А ведь Господь предупреждал: не судите да не судимы будете.

— Мне распороли острогой щеку, а я должен был подставить другую, — зло сказал егерь, — или ждать чтобы он вообще меня проткнул, как налима!

— Вы что ко мне пристали? — возмутился Глеб. — Читал я Екклесиаста, Нагорную проповедь. Еще кое-что. И понял одно, что нашей человеческой логикой всего происходящего по воле Божьей объяснить невозможно. Тот же Екклесиаст говорит: «Как ты не знаешь путей ветра и того, как образуются кости во чреве беременной: так не можешь знать дело Бога, который делает все».