Примечательна близость Никитина к ленинградскому поэту Илье Садофьеву, бывшему ревтрибунальцу, виновному в гибели Константина Ваганова, члена литературной группы «Звучащая раковина» (руководитель Николай Гумилев), позже обэриута.
В белогвардейской печати Илья Садофьев аттестовался как бывший жестокий чекист, позже ответственный редактор «Красной газеты», выбивавший из вчерашних врагов-литераторов хвалебные о «себе, любимом» рецензии.
Несомненно, по чьему-то приказу выполнил роль провокатора-дезинформатора. О его связях с ГПУ писал литератор Владимир Смиренский.[107] Иннокентий Оксенов зафиксировал в своем «Дневнике», что сей осведомленный товарищ сообщил ему о приезде в Ленинград 28 декабря (?) — «…около часа дня», то есть когда о смерти поэта многие уже знали. Расчет Садофьева понятен: распускать противоречивые слухи, сбить с толку обывателей и при этом самому оставаться в стороне.
Приятельствовавший с Садофьевым Никитин слишком «засветился». Телефонный звонок из «Англетера» его однодельца — говорящая деталь фальшивых декораций, десятилетиями громоздившихся вокруг гостиницы.
Сюжет об «англичанине» Никитине нуждается в дальнейшей разработке, но и сказанного достаточно для вывода: жизнь его пролетела как лживый дым… Окончательно он еще не рассеялся.
Современники резко отрицательно отзывались о Николае Николаевиче: «О Никитине нечего писать, — сообщал Вениамин Каверин литератору Льву Лунцу 14 декабря 1923 года. — Он испаскудился, заложил себя, как дурак, за пустой успех и ужины в ресторанах. А выкупа никакого пока нет. Пишет все хуже. Рассказы об Англии — бездарь. Отношение к нему ребят — холодное и презрительное».
«…Хочется уехать, да и уехать некуда, — писал Есенин критикуй историку литературы Иванову-Разумнику. — Вероятно, после пожара всегда так бывает». «Сережа собирался за границу», — вспоминала Софья Толстая в письме к М. Горькому. Есенину были неприятны, по его выражению, «…свиные тупые морды европейцев»; о них же: «…такая гадость, однообразие, такая духовная нищета, что блевать хочется»; о бельгийском порте-курорте Остенде: «Сплошное кладбище <… >нелюди, а могильные черви, дома их — гробы, а материк — склеп». Ему, самому русскому художнику слова, не хватало в чужих краях общения, взаимопонимания, внимания к личности человека. «И ни как не желаю говорить на этом проклятом аглицком языке, — грубовато-шутливо писал он Анатолию Мариенгофу 12 ноября 1922 года, — кроме русского, никакого другого не признаю…»
Британия казалась ему наиболее привлекательной: он любил Шекспира и других английских писателей; щеголял в английской одежде (помните задиристое: «К черту я бросаю свой костюм английский…»). Конечно же, не случайно он «посылает» милую Анну Снегину в Британию. Ленинград был для него «пересылочным пунктом» на пути в чужеземье. Думается, через Ревель (Таллин), где он побывал у своего дяди, Ивана Никитича, по дороге в Петроград и где он «транзитом» являлся при возвращении из путешествия по Европе, тоже не случайно. По недостаточно проверенным данным, в конце декабря 1925 года в Ревеле находился дипломат-заговорщик Локкарт, знавший Есенина и любивший его поэзию.
Любопытно, Есенин — русак был не одинок среди близких ему по духу русофилов. Родоначальник славянофильства А. С. Хомяков говорил, что Англия — лучшее из существующих государств, а славянство — лучшее из возможных. Такой взгляд был, вероятно, близок и мироощущению Есенина.
Замысленный побег окончился трагически. Он вел себя весьма неосторожно в своих планах, наивно доверялся людям, ведущим двойной образ жизни (Г. Устинов, Н. Никитин, В. Эрлих и др.). Письмо «подсудимого» к Петру Чагину (27 ноября 1925 года), в котором он откровенничает «.. махну за границу», наверняка было перлюстрировано.
Связь с «богемной» окололитературной публикой стоила ему головы. По этому поводу его еще в 1916 году печатно предупреждал поэт Александр Тиняков псевдоним «Одинокий»).
«Казненный дегенератами» назвал свою статью в «Красной газете» талантливый и смелый писатель Борис Лавренев (в первоначальном варианте упоминалась фамилия Ан. Мариенгофа, исключенная из текста редакцией). Если верить Вадиму Шершеневичу, обиженный Мариенгоф даже подавал в суд на Лавренева, ответившему истцу резким выпадом.
Опять мы отклонились от главного вопроса: если Есенин не жил в «Англетере», то где же он находился 24–27 декабря 1925 года и почему скрывался от приятелей и знакомых (художник Соколов, критик Оксенов и др.)?
Ответ, на наш взгляд, следует искать в воспоминаниях вдовы коменданта гостиницы Антонины Львовны Назаровой. Она, не сомневаясь, припомнила, что поздним вечером, 27 декабря, ее муж находился в 5-м «есенинском» номере отеля вместе с управляющим домом 8/23 по проспекту Майорова, буквально соседствовавшим с «Англетером» и сексотом ГПУ Ипполитом Павловичем Цкирия. Спрашивается, зачем ему было в поздний воскресный вечер появляться в «Англетере»? Отдыхал бы, попивал свое любимое «Кахетинское», развлекался бы с барышнями, до которых он был большой охотник. Разгадка появления Цкирия в «Англетере», видимо, в том, что в гостинице он выполнял свои прямые обязанности — контролировал тайное перетаскивание мертвого тела поэта из «своего» дома № 8/23 (проспект Майорова). Напомним, что во владении Цкирия находилось здание-призрак, где, согласно официальной справке, обитало в квартире № 2 (26 апреля 1926 года) всего лишь шесть человек: управдом В. Шульц, владелец булочной Н. Луговкин, рабочий А. Духов, дворник Н. Поветьев, его жена Мария Яковлевна и двое их детей.[108] Что же — все остальные квартиры огромного особняка пустовали? Полагаем, здесь располагались тюремные помещения, где подвергались допросам и пыткам все арестованные. Не исключено, 24 декабря 1925 года сюда и доставили Есенина.
Очень удобно: в 8-м доме чекисты «по душам» говорили с заключенными (в любой час дня и ночи), а после «работы» отправлялись (не по подземному ли переходу?) на покой в соседний «Англетер». Листаем список жильцов получекистской цитадели (октябрь 1925 года): тайные службисты Константин Денисов (квартира № 20), Альберт Стромин-Геллер (25), Вульф Фельдман (26), МордкоТепер (26), Дмитрий Тейтель (31), Шахова (35), Израиль Шкляр (109), Евгений Чудновский (119), Рахиль Иоффе (129), Евгений Кушников (130), здесь он квартировал вместе с проституткой Рейзой Закс; сюда, как помним, «прописали» призрак Устинова). В квартире № 4-а сапожничал Густав Ильвер; с его дочерью Эльзой нам доводилось встречаться (ее отец отзывался о смерти поэта так: «Удавился, чернильная душа»). Кроме сотрудников секретного ведомства, в гостинице обитали заметные деятели партийно-советского аппарата, известные артисты, торговые нэпмановские дельцы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});