Читать интересную книгу Московит - Борис Давыдов

– Тату! – внезапно прорезал тишину пронзительный, плачущий крик ребенка. – Тату! То ж казаки, братья наши! Проси их, умоли!..

– Молчи, сынку, молчи! – отозвался кто-то из пленников. – Такая доля наша, злая да горькая. Помощи не будет! Ляхи – и те помогли бы, отбили бы у татарвы. Но жаль, то не ляхи…

И в голове у Кривоноса словно что-то взорвалось. Опять вернулся тот страшный день, каленым железом выжженный в его памяти. Он снова увидел тельце сына, корчащееся на колу посреди площади, и услышал захлебывающийся крик: «Тату!!!»

– А-а-а! – взревел атаман, выхватывая саб-лю. – Рубай нечисть крымскую, хлопцы! Я за все в ответе!

Черт, не дожидаясь команды, с коротким и злым храпом рванулся к ближайшему татарину.

Окольничего Траханиотова настигли у самой Троицкой лавры: спешил туда, не жалея лошадей, в наивной надежде, что получит убежище. Из святого храма, мол, да еще столь прославленного и известного, не выдадут…

Ехал бы верхом – успел бы. Но в последние годы погрузнел окольничий, обленился, забыл, как вдевают ногу в стремя. Разъезжал повсюду в возке, в нем же и умчался из Москвы. Потому и догнали.

Князь Пожарский, бывший во главе отряда, посланного в погоню, заметил возок еще издали и тут же, опытным глазом прикинув расстояние, понял: беглеца можно перехватить до лавры. Махнул рукой, подавая знак стрельцам, и пришпорил аргамака. Конная полусотня, скачущая следом, тоже ускорилась, перейдя в полный галоп. Мужики и бабы торопливо убирались с пути: тут без слов ясно, важный человек спешит, наверняка по государеву делу! Такому стоптать – что плюнуть…

Одну зазевавшуюся старуху и впрямь стоптали. То ли по дряхлости лет, то ли по старческому скудоумию не смогла освободить дорогу, застыла столбом прямо на пути князя, испуганно крестясь да что-то шамкая… Пожарский громко выругался от досады, едва успел направить аргамака чуть в сторону, машинально подумав: «Ну, хоть не на мне грех!» И даже не обернулся. И так ясно: кто-то из стрельцов наверняка сшибет убогую… Сама виновата. Жаль, конечно, но дело государево – прежде всего!

Тот, за кем гнались, почуял неладное. Высунулся на миг из возка, потом закричал что-то кучеру. Подстегнутые лошади рванулись… нет, шалишь, поздно! Да и лавра не спасет, зря надеешься! Может, поупрямился бы немного митрополит, потянул время, повздыхал, ссылаясь на Святое Писание… А выдал бы, непременно выдал. Не рискнул бы царю противоречить… Но времени-то терять и нельзя! Государь приказал: доставить немедля, минуты лишней не тратя! Потом не оправдаешься: мол, служители Божьи в задержке виновны…

Через считаные минуты погоня завершилась. Перепуганный кучер, устрашившись свирепых окриков князя, а также его обнаженной сабли, больше, чем воплей Траханиотова, грозившего ему гневом своим и лютыми карами, остановил возок. Истомленные кони шумно, надсадно дышали, роняя ноздреватые комки пены с удил… Стрельцы злорадно похохатывали, кто-то принялся громко высчитывать, какую награду дадут за беглеца.

– Цыть! – гневно прикрикнул Пожарский. – Ишь, разгалделись… – Подъехал вплотную, свесившись, отворил дверцу: – На богомолье собрался, Петр Тихонович? Дело достойное… Да вот беда, не получится! В обратный путь сбирайся, сам государь тебя ждет. И не токмо он один…

Глава 36

– Стыдно-то ка-а-аак… – продолжала горько всхлипывать Агнешка. – Ведь Тадик такой хоро-о-ошииий… И я любила его, ранами Езуса кляну-уусь, любила-ааа… Готова была бежа-ать с ни-и-иим…

– А сейчас панна его уже не любит? – с холодной язвительностью поинтересовалась Анжела.

– А сейчас сама не зна-а-аююю… Если бы не пан Андже-е-ей…

Разозленной блондинке страстно хотелось ухватить брюнеточку за плечи и встряхнуть так, чтобы устроить ей сотрясение мозга. При условии, конечно, что он вообще есть в ее прелестной головке… Каким-то чудом Анжела ограничилась самой малостью: за плечики взяла, но встряхнула еле-еле, чтобы только привести в чувство.

– Слушай меня внимательно, девочка! – Сейчас ей было не до правил хорошего тона, требующих обращения в третьем лице. – Пан Анджей – мой! Ясно?! Никому его не отдам! Тебе – особенно! Довольствуйся тем, что есть! Твой пан Тадеуш наверняка хороший человек, раз ты его так сильно любила… Думаю, и красивый…

– Так ведь панна его зна-аеет… Он же ее к князю приве-е-ез…

– Кто?!

– Тадеу-уш… Ну, то есть пан полковни-ик… Тот, что разведчиками командова-а-аал…

Анжела ахнула, не сдержавшись. Так, значит, этот молоденький шатен с тонкими аккуратными усиками, которые так ему шли… Который влюбился в нее по уши как мальчишка, сразу и насмерть (любая женщина чувствует подобные вещи инстинктивно, без всяких пояснений)… Который, чего уж скрывать, тоже ей нравился, но только по-дружески, и она в глубине души его жалела: ведь у бедняги не было никаких шансов!..

– Но как же?.. – В голове Анжелы все перемешалось. Подобно большинству женщин, она была полной невеждой в вопросах, связанных с военным делом, но тем не менее догадывалась: звание полковника достаточно высокое. Очень маловероятно, чтобы его носил совсем еще молодой человек, почти юноша… – Полковник?! Мне казалось…

– Ах, проше панну, он тогда еще был не полковником, а ротмистром… – пояснила Агнешка, с немалым трудом взяв себя в руки. – Новое звание ему дал ясновельможный князь, совсем недавно. Тогда же он сменил фамилию. Матушке почему-то казалось, что она похожа на хлопскую… – Полячка, переведя дух, дрожащим голоском договорила: – Вот он, чтобы ей угодить, и смени-и-ил… Чтобы на мне женить-ся-я-яяя… А я, бессовестная-я-яяя…

И снова ручьем хлынули слезы.

Алексей Михайлович, подперев кулаком подбородок, молча смотрел куда-то вдаль. В больших круглых глазах царя застыла жуткая, нечеловеческая тоска.

Боярин Морозов замер, не двигаясь и чуть дыша, чтобы, Боже упаси, не привлечь к себе внимание государя. И без того переживает, весь извелся… Э-эх, молод еще, молод, едва молоко на губах обсохло! Пора бы вникнуть: каждого не пожалеешь, о каждом печалиться – не государево дело… Отдал на расправу – и из памяти прочь. Так было надо! Людишек в государстве довольно, а не хватит – бабы еще нарожают…

И, едва успев подумать это, боярин содрогнулся всем телом. Ледяной озноб пробежал вдоль хребта. А ну как царь про него так подумает?! Если решит, что и без Морозова государство обойдется?! Слово, даже государево, – всего лишь слово, сам дал, сам и назад взял…

Будто почуяв его мысли, царь медленно повернул голову, уставился на боярина. У Морозова застучали зубы: так страшен был этот мертвый, потухший взгляд, более подобающий дряхлому старцу, одной ногой шагнувшему в могилу.

– Дьяк Астафьев доложил: умирал Плещеев люто, страшно, – тихо произнес Алексей Михайлович. – И нескоро… Долго бился, кричал, пока еще мог… Быстрой смерти – и той для него пожалели, псы! Хотя зачем псов обижать понапрасну? На такое только люди и способны.

Морозов едва не лишился сознания: так явственно представил себя на месте бывшего начальника Земского приказа. Перекрестился трясущейся рукою, шепча: «Упокой, Господи, душу новопреставленного раба твоего…»

– И точно так же умрет Траханиотов… – продолжал царь дребезжащим, надорванным голосом. – Что мне на Страшном суде ответить? Испугался, мол, за жизнь свою, чужими жизнями откупился! И это по-христиански, по-божески?

Внезапно, судорожно всхлипнув, он закрыл лицо ладонями. Но быстро овладел собой, вскочил, грозя кому-то:

– Нет, не дождетесь! Не будет вам такой радости! Помиловать Траханиотова не могу, а терзать его не будете! Эй, дьяче! Иди сюда!

Осторожно отворив дверь, вошел бледный как полотно Астафьев.

– Слушай волю мою: как привезут Траханиотова, выведи его под охраною на то же место… Да что с тобой?! Ума лишился?!

Дьяк, всплеснув руками, рухнул царю в ноги с истошным воем:

– Помилосердствуй, государь! Христом Богом молю! Не вынесу я второй раз такого ужаса, не вынесу! И так муки Плещеева в страшных снах являться будут! Сам погляди: волосы седыми стали… Поручи кому другому, Христа ради!

– Да ты дослушай сперва! – рассердился царь, топнув. – Сам не желаю его на лютые терзания отдавать! Выведешь – быстро зачтешь приговор: за лихоимства и обман государя повинен смерти. И тотчас же – на плаху, голову прочь!

Дьяк просветлел лицом:

– И только-то, государь?!

– И только-то! – горько усмехнулся Алексей Михайлович. – Проследи, чтобы палач был наготове, да с сильною охраною – чтобы не отбили…

– Прослежу, прослежу, государь! Волю твою исполню в точности… Только как же с телом-то быть?

Царь тяжело вздохнул:

– Коли захотят над мертвым ругаться – что ж, пусть грех на душу берут… Ему-то уже будет все равно.

Дождавшись, когда за Астафьевым затворится дверь, Алексей Михайлович заговорил – сухо, отрывисто, словно боялся снова удариться в слезы, неприличные государю: