Читать интересную книгу Ласточка - Наталия Терентьева

– Сейчас иди в келью и больше не нарушай нашего закона. Ты знаешь – ночью ходить по саду не благословляется.

Анна посмотрела на небо. Как раз начинают зажигаться звезды. Пока она говорила с настоятельницей, она пропустила, как зажглись две первые звезды. И быстро-быстро на ее глазах появились еще десятки, уже сотни звезд. Как часто это бывало ночью, когда открывается небо и видны другие солнца, другие миры, Анна переставала чувствовать свою связь с Богом, необъяснимую, и без того непрочную.

– Я хочу посидеть в саду, – тихо сказала она, понимая, что это совершенно бесполезно.

– У тебя нет слова «хочу», – совершенно по-человечески ответила ей мать Елена. – Ты в монастырь пришла не хотеть, а слушаться и молиться. Разве не так?

– Не знаю, – пожала плечами Анна. – Теперь уже ничего не знаю.

– Если ты и дальше будешь отвергать волю Божью, он вообще оставит тебя.

– В чем воля Божья? – безнадежно спросила Анна. – В моем страдании, в горе?

– В том числе. Воля Бога благая и спасительная по отношению к самой тебе, ты этому не веришь.

– Я этого не понимаю.

– Здесь не понимают, Анна, здесь верят. Это – вера, не наука. Как же ты стремишься все оспаривать.

– Я хочу… – Анна не договорила.

– «Я хочу!» – это ответ на все твои страдания, разве ты не понимаешь? Воля – не твоя, воля – Божья. Ты хочешь того, чего хочешь ты, молишь Бога о том, чего хочешь ты.

– А как надо? – тихо проговорила Анна.

– Надо? «Да будет воля Твоя, Господи». Все, больше ты ничего не должна просить.

– Я должна просить Бога, чтобы осуществлялась его воля, не моя? Вы серьезно это говорите?

– Ты уже два года в монастыре, кажется, Анна. И не понимаешь главного. Да! Конечно да. Его воля. Не твоя. И не надо ни о чем Его просить. Молитва – это не просьба. «Благоговею и безмолвствую перед Твоей святой волей». Вот твоя главная молитва, дочь моя.

Анна осталась сидеть на лавочке, проводила взглядом настоятельницу, когда та, один лишь раз обернувшись на нее, ушла к себе. Анна посидела еще некоторое время, послушала тишину, не нарушаемую ничем – даже цикад почему-то не было слышно, и тоже вернулась в келью.

* * *

– Да что же это! Господи, прости… Ой, ой… – Навстречу Анне неслась, не разбирая дороги, чтобы сократить путь, прямо по траве, которую только начали косить, Стеша, на голове апостольник сбился набок, выбились пегие тонкие волосы. – Ой, да что же… Как же это…

– Стеша! – окликнула ее Анна. – Что с тобой? Остановись!

– Да как же! Да что же…

Анна увидела, как слезы блестят в глазах монахини. По всему лицу разлился румянец неровными пятнами.

– И бросила… прямо размахнулась, бросила… А сама стоит… в штанах, без платка… Да как бросит, да прямо в икону… и Матерь Божья покачнулась… И плачет, плачет…

– Да кто плачет, Стеша? Матерь Божья?

– Господь с тобой! – разрыдалась уже горючими слезами Стеша. – Да Олька, Олька плачет! И бросила, подняла одёжу-то и снова бросила! А все почему? Знаешь, почему? Ой, грех, не скажу, нет, нет, не могу, грех какой, ой, ужас, нет, нет, да что же это на наш-то монастырь грех-то такой, ой, ой…

Стеша голосила, но не убегала, Анна видела, что ей хочется рассказать и что она правда очень переживает из-за того, что произошло.

– Стеша, ну ты расскажи мне потихоньку, что произошло?

– Олька… – Стеша как следует вытерла нос и заговорила быстро, горячо: – Олька-то, ты ее знаешь… Олька… Ой, то ж твоя Олька… Ты ж живешь с ней вместе! Ай, как же это… Олька ж с тобой в келье… Ты не знала ничего?

– Оля? – удивилась Анна. – А что знать надо было?

– Да Олька-то… Ой, не скажу, не могу… Не произнесу… Нет, язык не поворачивается… Вот и бросила все, все сняла – апостольник, подрясник, штаны старые надела – она их для тепла зимой брала, видать, дали ей…

– Ничего не пойму, Стеша, какие штаны, куда что бросила, говори толком, спокойно!

– Да как спокойно! – Слезы катились по лицу Стеши, она их вытирала рукой. – В икону одёжу-то бросила! И кричит, кричит, и убежала… Совсем убежала! А ей же бежать некуда! И паспорт не взяла! Ничего у нее нет! С ума сошла Олька! Это все тогда, приезжали к нам на семинар братья из монастыря с Волги, помнишь, вот она с братом одним тогда разговорилась, потом переписывалась, оказывается…

– Да что ты говоришь? – удивилась Анна. – Как интересно. А как переписывалась?

– Да как? Обычно, как все, по почте…

– А зачем?

– Как зачем! – всплеснула руками Стеша. – Я ж говорю тебе – воспылала к нему… Ой, прости, Господи, прости, Господи… – Стеша стала быстро-быстро креститься и кланяться, поглядывая в сторону главного храма, которого все равно сейчас не было видно за другими постройками. – Все писала, писала…

– А он?

– Он тоже писал. И однажды они… Ой, прости Господи, не знаю, как сказать… Еще по этому… Как это… Ты знаешь… Ну в общем… – Стеша помахала руками вокруг себя. – Ты знаешь… Как все пишут сейчас… Они не писали! Они разговаривали!

– У нее и телефона-то нет…

– Наврала что-то игуменье, а мать Елена наша доверчивая, хорошая… – Стеша опять заплакала, – поверила ей, дала телефон, сама помогла даже… какие кнопки жать… И главное… они еще там… это… по компьютеру… как будто видели друг друга… как в телевизоре…

– По скайпу? – не поверила Анна. – Наша Оля? Откуда у нас скайп?

– Я это ничего не знаю… говорят сестры…

– Ничего себе, что-то не очень во все это верится… – покачала головой Анна. – Хотя… – Она несколько раз действительно видела, что Оля что-то читает, Анна-то думала – молитвы какие-то написанные на листке бумаги, не спрашивала, зачем ей, отворачивалась. Пару раз Оля пыталась заговаривать с ней, но Анна твердо решила – никаких разговоров, ей это не нужно.

– А потом монах покаялся духовнику. Поведал всё… И тот матушке позвонил. И такой скандал… Как же ты не знаешь? Олька-то плачет уже не первый день…

Анна вспомнила, что Оля вроде бы ходила последние дни с красными глазами. Но ей было не до соседки. Вчера, когда Анна вечером вернулась из сада, ей показалось, что Оля что-то бормочет под одеялом, молится. Обычно та засыпала первая и не просыпалась, даже если Анна вставала ночью, не спала, сидела на кровати, ходила по келье. Анна не стала ее спрашивать, что случилось. Надо – расскажет. Анна может ничего не отвечать, но выслушать – выслушает. Да и что у Оли может случиться? А тут вот какие события. Поверить в это было трудно. Оля, спокойная, не слишком разговорчивая, медленная – влюбилась, разгорелась, переписывалась с кем-то? Чудеса, невероятно. Человек – очень сложное и противоречивое существо, которое не знает само себя, своей сущности.

– И письма ее все монах показал духовнику!.. – не успокаивалась Стеша.

– А отправляла она их как?

– А вот ходит тут одна, убирается, помогает… Вот Олька ей письма-то давала, та на почту относила, Олька говорила – для брата… что брат тоже в монастыре… И думала, что он ей как брат… А разгорелась-то, так и забыла все на свете… Вот убежать к нему сегодня решила, да все побросала, да кричит в храме, кричит… А он-то никуда из монастыря не денется, он же все рассказал, покаялся! А она там в письме писала – люблю больше Бога… – Стеша сказала это совсем шепотом и снова стала плакать и креститься. – Он-то раскаялся во всем, а она – нет… И куда она теперь? У нее ж дом-то сгорел! Ехать некуда, а из монастыря ее выгонят, да она и сама не останется, пылает прямо вся… Ты не знала ничего?

– Нет. – Анна посмотрела на заплаканную Стешу. – Ты сама-то успокойся, посмотри, на кого ты похожа. Умойся пойди. О господи, а это кто?..

По тропинке шла, очень бодро переваливаясь, молодая женщина в пронзительно голубом платье и цветастом розовом платке, с огромным животом. Она, смеясь, переговаривалась с другой женщиной, у которой на руках был младенец.

– А-а, это…

– Да, да! Я говорила тебе. Грех-то какой… грех-то какой… – Глаза у Стеши заблестели. – Да, да, это они, они… Пойду, пойду…

Стеша быстренько утерла нос и побежала мелкими шагами в сторону новых обитательниц монастыря или, вернее, приюта, который открылся как-то сам собой, получается. Пришла женщина с ребенком, потом вот девушка на сносях, еще одна – с младенцем, и уже, глядишь, – приют. Как и должно быть, наверное. Ведь должно быть место, куда неприкаянным, потерявшим дом, потерявшим семью, надежду, отчаявшимся можно было прийти. А куда идти? Только к Богу. Здесь, на земле, есть место, где Бог – ближе. Верят они, эти несчастные женщины, или не верят… Поверят. Если им здесь помогут, примут, накормят, согреют, дадут комнату – то они поверят, что это и есть Бог, вот это нечаянное добро. Милость, добро, пусть иногда жесткое и категоричное – но добро же. Вот Анне было плохо среди людей, ее здесь приняли. Вставать в пять утра без выходных, мыться холодной водой, таскать ведра с песком, не иметь своей воли, быть рабой Божьей в полном смысле слова, и слова Бога доносят люди, так, как они их понимают, – и все равно это ничто в сравнении с ежедневной мукой бессмысленной суеты вокруг, чужой пестрой карусели, которая несется, несется по кругу, задевая тебя, сбивая с ног, обдавая пылью, грязью, брызгами чужой радости, чужой ненужной повседневности. А здесь – вечность. Так было, по крайней мере. Пока все не сошли с ума и не решили окончательно измучить Анну.