Читать интересную книгу "Злые духи - Евдокия Аполлоновна Нагродская"

шантажа – тогда дам сотенную.

– Ничего я писать не буду, а вы не беспокойтесь… Скажите ей… скажите только, что я прощенья прошу… пусть простит. Дайте мне мой револьвер.

– Шалишь, парень, – получай четвертной за твою штуку и квиты.

– Я вас не трону… я для себя… – тихо и печально сказал Моисеенко.

– Э, голубчик, что за барские затеи, веревок тебе мало, а то вот тут Дворцовый мост недалеко. Револьвер не отдам.

– Ну все равно… Только вы скажите ей, чтобы простила и… Ох, не могу больше!

И Моисеенко, зарыдав, бросился из комнаты.

Трапезонов стоял несколько секунд и потом упал в кресло. Лицо его было бледно, и губы вздрагивали.

* * *

Варя, придя в свою комнату, опять принялась ходить из угла в угол, словно то, что случилось за минуту, было так неважно, что не стоило и прерывать прогулку, но в ее голове мысли как-то странно яснели.

В ушах шумело, и в этом шуме ей слышалась какая-то жалоба. Кто-то говорил слова отчаяния и мольбы, и эти слова – слова Моисеенко – только теперь стали доходить до ее сознания.

Она зажала уши, чтобы не слышать этих жалоб, но они стали еще громче, и к ним примешивалось еще чье-то рыдание, и Варе казалось, что это плачет Дора.

– А зачем я все это делаю? – вдруг остановилась Варя.

Мысли ее яснели и яснели.

– Зачем я это делаю? Чтобы он любил? Зачем? Вот он придет… Отчего же тогда он, а не Василий? Ведь будет то же самое? Не надо мне? А зачем я хотела?

На этот вопрос она не ответила, но становилось уже совсем ясно, что ей не надо, что она не хочет, чтобы пришел Леонид. Ни Моисеенко, ни Леонида не надо, и это одно и то же. Но тогда зачем говорить Алеше, зачем будет плакать Дора… Зачем? Но она не может иначе, она не может! А что, если пойти сейчас на Введенский канал? Тогда все кончится и не надо будет губить Алешу.

Она еще скорей заходила по комнате, но вдруг, не доходя до угла, где стояло трехстворчатое трюмо, она остановилась и попятилась.

Ей показалось, что там, рядом с ее изображением, есть другое – маленькая, туманная фигурка, одетая в синее платье с белыми горошками. Это отражение отделяется от зеркала и словно плывет к ней.

«Таиса! Зачем она здесь?»

– Это галлюцинация! – громко говорит Варя, бежит к столу и жадно пьет воду из графина.

Она не оборачивается на скрип двери, садится тут же у стола, а мысли все яснеют и яснеют.

– Чего ты тут в темноте сидишь? – спрашивает Трапезонов, делая шаг в комнату.

Она не отвечает.

Ее даже не удивляет, что отец зашел к ней. Он никогда не заходил в ее комнату.

– Я сейчас еду в Павловск. Поедем, что ли, вместе?

– Нет, я тут останусь.

– Ну ладно. К шести приедешь?

– К шести? Да, приеду.

Он стоял молча – молчала и она.

Вдруг Трапезонов сделал еще шаг и заговорил слегка дрожащим голосом:

– Вот дочка… Я отец, и сама пойми, что у меня в сердце, но я тебе обиду эту прощаю… Ну вот… и ты меня прости, Христа ради… за мать…

И поклонившись дочери в пояс, он вышел из комнаты.

* * *

По уходе отца Варя так и осталась сидеть у стола.

Теперь в голове ее от страшной боли не было мыслей, и когда прислуга опять доложила ей, что ее просят, она пошла, как лунатик.

В зале лежали на паркете яркие полосы солнечного света, и над ними клубились сверкающие пылинки. После темноты Варю ослепил этот свет, и она на минуту зажмурила глаза, но когда она их открыла, то вскрикнула и бросилась навстречу полковнику.

* * *

Полковник тоже поспешно шел к ней на своих негнущихся ногах.

Варя бежала к нему по зале и чувствовала, что вот он, он защитит ее от всего, что давит и гнетет ее, – это шло к ней освобождение от чар злого духа.

Она тихо охнула и, обняв Стронича, прижалась к нему.

* * *

– Варюша, племянница милая, девочка моя бедная, вот я и приехал, вот приехал, – твердил он, глядя куда-то вверх и гладя Варю по голове.

– Дядя, дядя, – бормотала она, глотая слезы, которые наконец полились. Как хорошо, что вы приехали, как хорошо… Помогите мне… свезите меня к старцу вашему… отчитайте. Нет, не надо, не надо! Сама не хочу! Не хочу! Мы уедем, уедем… Одни уедем и еще… еще… Таису возьмем…

И она заметалась в объятьях полковника.

Он стоял, крепко обняв ее и по-прежнему гладя по голове, словно не замечая, что Варя без сознания повисла на его руках.

Потом, очевидно почувствовав тяжесть, он тихонько опустил ее на паркет, как раз в светлую, солнечную полосу.

Блестящий луч осветил ее всю, от русой головы до кончиков белых башмаков, и заколебался на легкой материи белого платья.

Полковник посмотрел в лицо Вари, не двигаясь. Это лицо было спокойное и немного удивленное.

Где-то далеко скрипнула дверь.

От этого звука полковник словно очнулся, он тихо перекрестил Варю, теми же автоматическими шагами направился к звонку, указал прибежавшей прислуге на Варю, а сам поехал за доктором.

* * *

Как раз когда Варя уехала в город, вернулась Таиса из своего отпуска.

Дора встретила ее радостно, и даже на ее глазах сверкнули слезы.

У Доры был вид измученный.

Утром она со слезами и мольбами уговорила Ремина не ехать в город и остаться с нею на даче, но теперь, видя его бледное и злое лицо, она уже раскаивалась и мучилась.

Она теперь совсем не знала, как держать себя с ним.

Ей хотелось помириться, показать, что она все забыла и не страдает.

Она нервно и оживленно болтала с Таисой.

Разговор шел об Австро-Сербском столкновении.

– Неужели мы не заступимся за славян, но я не хочу войны, – говорила Дора. – Война – это такой ужас!

Ремин усмехнулся.

– Ты говоришь таким тоном: «Это такой ужас!» – словно институтка при виде таракана. Что тебе война?

– Как что?! Но ведь будет столько смертей, сирот, горя!

– Но ведь этим аханьем ты никому не поможешь, – еще раздраженнее заметил он.

– Я могу помочь деньгами… наконец, если будет война, пойду в сестры милосердия! – воскликнула Дора, вспыхнув. – Почему ты и теперь надо мной смеешься?

– Оставь, Дора! Довольно сцен хоть на сегодняшний день. Я смеюсь потому, что вопрос войны слишком серьезный вопрос, и это