– Да, – сказал я и, поблагодарив Черчварри, произнес: – Я звоню вам не из-за книги. Я только что узнал кое-что странное: у моего соседа, которого я знаю всю жизнь, есть вещи, изображенные на рисунках в журнале Пибоди.
– Вы явно взволнованы.
– Немного, я…
Я так и не нашелся, что сказать.
– Какие вещи? – спросил Черчварри.
Я представил, как мой собеседник меряет шагами помещение. Я слышал, как он открывает дверь, чтобы жена, если нужно, могла его позвать. Затем я вообразил, как он направляется в заднюю часть магазина, где полки забиты одними солидными изданиями, как в справочном отделе Грейнджера. Там наш разговор не услышат посторонние.
– Театральный занавес и портреты.
Я слышал, как скрипнул отодвигаемый стул, как Черчварри принялся переставлять книги.
– Занавесы очень похожи один на другой.
– Я видел тот же самый занавес. Мартин, я уверен! А портреты? Лица те же самые!
– Он объяснил, как вещи к нему попали? – после недолгого молчания спросил Черчварри.
– Он сказал, что они достались ему от отца, возможно, от деда. Кому принадлежал журнал до вас?
– Джону Вермиллону, если я не ошибаюсь. У меня плохая память на имена. По тому, что я видел на аукционе, могу сказать, что этот человек страдал манией накопительства. Выставленные лоты подбирались без какой-либо системы. Вместе с ценными книгами продавались истрепанные издания в мягких обложках, самая настоящая макулатура. Просто кошмар какой-то! Мы торговались иногда, что называется, за кота в мешке.
– Я только что узнал, что моя мать перед смертью раздавала вещи, словно знала, что утонет. Сегодня я увидел у соседа занавес и портреты… Именно ему, Фрэнку, моя мама перед смертью отдала кое-какие свои вещи.
Неужели все так просто? Склонность к самоубийству, как и голубые глаза, может передаваться в роду от поколения к поколению? Но это ужасно. В генах Энолы, которая сейчас лежит на траве вместе со своим Электрическим Парнем, есть нечто такое, что я не в силах изменить.
– Извините, – мягко произнес я. – У меня такое чувство, что я потревожил то, что тревожить не следовало.
Я ощутил во рту привкус меди, когда сильно прикусил себе щеку. Вскоре маленькая ранка воспалится и несколько дней я буду ходить с опухшей щекой.
– Для меня это уже слишком. Вначале я узнаю, что мама отдала Фрэнку на хранение свои вещи, затем вижу портреты и занавес из журнала. Это точно-точно те самые портреты! Я хочу… – Мне понадобилось несколько секунд, прежде чем нужные слова не всплыли на поверхность моего сознания. – Я хочу узнать, кто мой сосед.
– Все мы кем-нибудь являемся, – произнес Черчварри.
Он хотел меня успокоить, а я вместо этого ощутил, как меня охватывает холодный гнев.
– Вы знаете, что мы… они умирают двадцать четвертого июля: моя мама, моя бабушка, Селина Дувел, Бесс Виссер… Все они, все эти женщины, утонули. Осталось шесть дней.
– Почему шесть?
– У меня есть сестра, Мартин.
Тихий вздох.
– Вот именно.
– Я могу чем-нибудь помочь?
Голос его изменился. Я бы рискнул сказать, что в нем прозвучали нотки живейшего участия.
– Вам нравится заниматься изысканиями?
Отрицательного ответа не последовало, и я попросил букиниста узнать все, что он сможет, о семье моего соседа.
– Франклин Мак-Эвой. Все о его отце и деде. Мне нужно знать, откуда у него эти вещи.
Я назвал Черчварри фамилии, на которые следует обратить внимание: Пибоди, Коениг, Рыжкова или Рыжков… Чертовы имена! Предстояла нешуточная работа. Что связывает Фрэнка с журналом, с моей мамой, с тем, что нас убивает?
Последующие часы я провел в желтом свете электрических ламп. Особенно беспокоил меня портрет мужчины. Судя по рисунку, когда-то он висел в фургоне мадам Рыжковой. В коротком столбце цифр рядом перечислялись статьи расходов: шелк, лекарственные травы, соль… «Орудия труда» предсказательницы. У меня возникло предчувствие, что если Черчварри начнет разбираться в родословной Фрэнка, а я займусь потомками Рыжковой, то на определенном этапе наши пути пересекутся. Я включил компьютер и стал рыскать по Интернету в поисках сведений о Рыжковых. Результатов в поисковике набралось несколько тысяч. Черт побери! Для русских Рыжков – это все равно что Смит для американцев. Слишком много информации – не лучше, чем вообще никакой. Следует охватить период времени до XVIII столетия. Какой регион? Большинство людей попадали в колонии через Нью-Йорк и Массачусетс, главным образом через Бостон. Филадельфию также исключать не следует. Хотя Алиса сейчас меня и ненавидит, ее служебный университетский код очень мне помог. Я вошел с его помощью в Национальный архив и принялся искать среди списков пассажиров судов.
В конце концов я заснул в тусклом свете экрана. Мне снилось, что я гуляю вдоль Грейт-Саут-Бей, хотя, возможно, это был Джессопс-Нек. Вода такая теплая, словно в ванне. На пляже вдоль кромки прибоя лежат раковины аномий. На песке валяется морская трава, толстая и рыжеватая, цвета волос Алисы. Мечехвост забрался мне на ступню, затем стал взбираться по ноге. За ним на сушу устремились другие. Вскоре я уже не видел воду, ее поглотило половодье мечехвостов.
Я проснулся, задыхаясь.
Энола выключила мой компьютер. В тишине я услышал шелест ее карт.
Глава 14
Свой язык они держали в секрете, ведь для того чтобы общаться, им приходилось воровать у Рыжковой ее карты. Уроки имели место после переездов или вечерних представлений в маленьких городках. Тогда можно было не опасаться, что кто-нибудь им помешает, ибо наступало время дремотного покоя. Также они встречались рано утром или ночью, когда бродячий цирк, за исключением тех немногих, кому не спалось, погружался в глубокий сон. После дня, проведенного в дороге, Рыжкова спала как убитая. Тряска по кочкам и ухабам настолько изматывала старушку, что Амос иногда подносил свою ладонь к ее носу, чтобы удостовериться, что его наставница еще жива. Если холодало, он укрывал спящую старушку еще одной шалью. Это немного притупляло чувство вины, которое терзало молодого человека всякий раз, когда он без спросу брал карты.
Амос давал знать, что сегодня будет урок, оставляя карту в постельных принадлежностях Эвангелины, либо засовывая ее между досками лохани, либо подкладывая к гребешкам. Девушка прятала карту в рукав – так, чтобы она не выскользнула. Они встречались за фургоном со свиньями, который всегда ставили подальше от лагеря. Любовь Амоса к животным служила ему неплохим прикрытием: никого не удивляло, что он столько времени проводит возле свиней. Оттуда молодой человек уводил девушку подальше в лес или к реке, вдоль которой пролегал маршрут бродячего цирка. Они усаживались на нависающую над землей ветку или прятались от нескромных глаз среди камней. Идя на встречу, Эвангелина надевала холщовое платье, чтобы поменьше привлекать к себе внимание. Амос не переодевался. Он не забыл, как неслышно красться и прятаться, становясь неподвижным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});