и рязанские наёмные сторожевые отряды — казаки на лыжах. Мустафа не мог бежать без коней и тёплой одежды, но он мог сдаться — воеводы московские предложили ему это. Гордый царевич предпочёл смерть. С небольшим своим войском смело бросился он, коченеющий от холода, в рукопашную. Его воины, воодушевлённые примером царевича, столь же бесстрашно кидались на копья, дрались до конца. В плен москвитянам достались лишь тяжело раненные, и победители восхищались мужеством побеждённых. Об этом Иоанн не только слышал от участников похода, но и не раз читал в летописи, где автор открыто называл Мустафу героем.
Уважение великого князя к этому татарскому царевичу распространилось и на его сына, потому, узнав, что Муртаза не у дел, позвал его к себе. Многолетний опыт убеждал Иоанна: если татары соглашаются служить, они делают это честно, храбро, не изменяют. Муртаза согласился, и теперь, кроме пограничного татарского войска, возглавляемого сыном казанского царевича Касима Даньяром, он располагал ещё одной татарской дружиной. Это было недёшево, но себя окупало.
Меж заботами о делах государственных не забывал Иоанн и о личном. Поостыв от последней встречи с Феодосией, спокойным разумом обдумав и взвесив все плюсы и минусы брака с гречанкой, ещё раз потолковав с матушкой и митрополитом, решился он наконец послать в Рим сватов. Судьба Феодосии отступила для него на второй план.
16 января 1472 года через Троицкие ворота из Москвы на запад тронулся длинный обоз из десятка с лишком гружёных саней, колымаг, крытых возков — каптаков. В них восседали послы и дьяки, слуги и шатёрники-бараши, хорошая охрана, часть которой должна была от Пскова вернуться назад. Был и свой казначей — как без него, коли с собой везли горы мехов и иных подарков, да золота с серебром на все случаи жизни. А во главе всего этого посольства великий князь поставил — если не считать казначея! — Ивашку Фрязина, того, который неплохо справился с его предыдущим посольством во Флоренцию и Рим, привёз хороших мастеров, иконописный портрет царевны, дары, а особенно — уважительные письма от главных иерархов Европы.
Кроме даров, само собой, получили послы также грамоты, письма и наказы. Главным по-прежнему оставалось требование, чтобы невеста подтвердила своё желание и впредь хранить верность вере православной, покоряться русским традициям.
Посольство отбыло, а московская жизнь продолжала течь своим чередом. Весной, ясным апрельским днём в самом центре крепости состоялось долгожданное событие: торжественная закладка престольного храма Пресвятой Владычицы Богородицы. Митрополит Филипп всё-таки дождался начала осуществления своей мечты.
Чтобы собрать для строительства нужное количество серебра, он обложил тяжёлой данью все подчинённые ему на Руси храмы и монастыри, и потекли денежки народные в копилку соборную. Стонали иноки и священники, скорбели, но отдавали на храм порой последнюю копейку. Не пожалел митрополит и собственной казны: всё, что мог, туда же ухнул.
Руководителем всего строительства назначили человека в этом деле опытного — Ивана Головню Владимирова, сына московского головы Владимира Ховрина. А вот с архитектором заминка вышла. Казалось бы, дело простое — великий князь с митрополитом пожелали, чтобы московский собор походил на владимирский Успения Богородицы, возведённый триста лет назад внуком Мономаха, князем Андреем Боголюбским. Чтобы был он столь же высок, красив, так же расположен, только был бы крупнее оригинала, значительнее, в соответствии с новым статусом Москвы. А значит, и голову не ломать — поехать во Владимир, обмерить всё, чуток увеличить, и готов проект.
Пригласили для этого дела в помощь Ивану Головне прославленного зодчего Василия Дмитриевича Ермолина. Его стараниями только что была завершена в Сергиевом монастыре у Троицы прекрасная просторная трапезная с церковью, с палатой для обедов и иными служебными помещениями. В том же Владимире, с которого рекомендовалось брать пример, им были возведены два замечательных храма. Казалось бы, есть мастер опытный, есть образец — гляди и строй. Да не поладили Головня с Ермолиным.
Первый по просьбе митрополита и по иным образцам пожелал сделать северную стену нового храма полой, чтобы там установить лестницу наверх, на хоры. Кроме того, требовал, чтобы новый храм стал точной копией владимирского, только покрупнее. Ермолин же, облазивший за годы работы во Владимире сей храм Богородицы сверху донизу, потрогавший чуть не каждый его камень, считал, что не стоит возводить новую его копию, что за минувшие со времени его основания три столетия много воды утекло, новый опыт появился, и теперь надо строить лучше, интереснее, красивее. Не нравилась Ермолину и идея о полой стене с внутренней лестницей. «Да не выдержит она тогда тяжести сводов, рухнет», — убеждал он и митрополита, и Головню. Но те стояли на своём. И тогда Ермолин отказался участвовать в сей великой стройке.
Подумав, посовещавшись, заказчики пригласили других московских мастеров — Кривцова и Мышкина. Те согласились на все условия.
До начала строительства нового собора аккуратно разобрали алтарь старого, затем приалтарную северную стену и на этом месте, над ракой Святого Петра и бывшим алтарём, возвели временную деревянную церковь, чтобы службы в кафедральном соборе не прекращались. Туда же перенесли все храмовые святыни и служебные принадлежности. Затем укрепили старый фундамент и заложили новый.
После чего 30 апреля 1472 года совершена была торжественная закладка нового храма Успения Богородицы. К этому дню в Москву прибыли многие русские святители, на соборную площадь явилось огромное количество народа. Повсюду радостно пели колокола. Люди радовались, поздравляли друг друга. Только здесь Иоанн в полной мере оценил важность происходящего и дал себе слово, что это только начало в огромном, величайшем деле возведения новой Москвы: величественной, каменной, прекрасной, достойной большого и сильного государства.
И закипела работа в самом сердце города, всей земли Русской.
А ещё через пару месяцев пришла новая радостная весть: Фёдор Пеструха взял Пермь. Посланцы воеводы вместе с новостью привезли из этой северной земли воистину царские дары: сорок сороков чёрных соболей — два полных гружёных воза с драгоценными мехами и не менее дорогую шубу соболью, тридцать поставов сукна немецкого, три крепких новых панциря, шлем и две сабли булатные. Вместе с возами доставили и пленников: воеводу разбитой пермской рати Качаима и князя тамошнего христианской веры именем Михаил. Гонцы красочно рассказывали о своих победах, о том, что по приказу Фёдора Пеструхи поставили русские люди на берегу реки Почки новую деревянную крепость.
Иоанн был доволен. Теперь подвластная ему земля простиралась до самых Уральских гор. Подумав, посовещавшись с митрополитом и братьями, верный старине и традициям, послал он в пермскую землю своим наместником того самого взятого его воинством в плен христианского