Наконец ткань надувается. Мы знаем, что нужно спешить. Хотя мы и скрыты в лесу, нас могут заметить. Кентавров поблизости нет, мы отвязываем держащую шар веревку и начинаем медленно подниматься.
Этьен де Монгольфьер говорит, что нужно сбросить балласт, чтобы ускорить взлет, и мы выкидываем из гондолы несколько камней.
Три луны светят в небе, а земля удаляется. Внутри гондолы ужасная жара, и мы поддерживаем огонь, раздевшись по пояс. А ведь раньше я мог летать только благодаря силе мысли...
Все утомительно. Мы уже выбились из сил, но по мере того, как шар поднимается все выше, нам открывается захватывающий вид: остров сверху, весь целиком.
Эдем...
– Это потрясающе, не правда ли? – восклицает Сент-Экзюпери.
Мелкие брызги ласкают кожу, а вокруг летают странные птицы. Я наклоняюсь. Остров имеет форму треугольника. Два холма, возвышающиеся над городом, делают его похожим на лицо, носом которого является Олимпия. Освещаемый лунами океан бросает золотисто-коричневые отблески, а пляжи из мелкого песка окаймлены белой пеной прибоя. От земли поднимается аромат кокосовых орехов, заглушающий даже запах дыма из жаровни.
Решив, что мы поднялись на достаточную высоту, Монгольфьер говорит, что нужно перестать поддерживать огонь. Но мы поднимаемся еще.
– Красота, – говорит Надар.
В его жизни смертного фотограф был первым, кто сделал снимки с высоты. Именно он подтолкнул Жюля Верна написать «Пять недель на воздушном шаре».
Я вижу гору с по-прежнему скрытой в облаках вершиной, голубой поток и светящихся рыб, заметных через густую листву. В это время мои друзья теонавты, наверное, уже его пересекли, а может быть, сражаются с большой химерой.
На башне дворца Кроноса бьет полночь. Сверху мне видны вспышки света на побережье. Это Мария Кюри, Сюркуф и Лафайет строят судно, способное выйти в море.
– Наверное, они хотят обогнуть остров, чтобы найти менее охраняемые подходы, – замечает Клеман Адер.
Мы продолжаем подниматься. Надар суетится, привязывает ленточки к вантам, чтобы определить направление ветра. Сент-Экзюпери тянет за веревки, стремясь изменить направление дыма. Внезапно я понимаю, что их беспокоит: мы не летим в нужном направлении.
Я спрашиваю:
– А мы не можем подлететь поближе к горе?
– Это воздушный шар, а не дирижабль, – отвечает Клеман Адер. – Можно только подниматься и опускаться, но не лететь вправо или влево.
– К тому же, континентальный ветер уносит нас в сторону моря, – озабоченно говорит Монгольфьер.
Гора удаляется, а морской горизонт становится все ближе.
Из воды бьет фонтан. Должно быть, вокруг острова водятся киты.
Монгольфьер командует снова зажечь огонь и продолжить подъем. Он надеется найти встречный поток воздуха, который вернет нас на остров.
Последние камни, служащие нам балластом, падают в океан. Но шума не слышно, мы слишком высоко.
Ветер продолжает уносить нас от острова, и Монгольфьер задумчиво смотрит на шар.
– У нас только один выход – спуститься как можно скорее, иначе нас унесет в открытый океан.
Мы гасим огонь, а Монгольфьер тянет за веревку, закрывающую клапан мембраны. Горячий воздух начинает выходить из шара, и мы теряем высоту.
Спуск гораздо быстрее подъема. Наконец наш летательный аппарат с силой врезается в водную поверхность. Не будучи водонепроницаемой, гондола быстро набирает воды, а нам даже нечем ее вычерпывать. Нет и весел, чтобы грести. Когда думаешь о небе, не готовишься оказаться в воде.
Клеман Адер торопит выбросить за борт все тяжелые вещи, и мы оказываемся скрюченными на круглом столе, превратившемся в плот.
И в этот момент совсем недалеко из воды вырывается фонтан, который я видел сверху, сопровождаемый тонким свистом.
– Кит слева! – говорит Надар.
– Нет, это не кит, – поправляет его Монгольфьер.
Приближающаяся рыба по размерам действительно с кита, но кажется мне гораздо более опасным чудовищем. От китообразного у него только большие глаза. Во рту у него не китовый ус, а острые зубы, каждый величиной с меня.
76. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: ЛЕВИАФАН
В финикийской мифологии Левиафан описывается как большой кит, покрытый сверкающей чешуей, или как гигантский морской крокодил тридцатиметровой длины. У него такая толстая кожа, что ее нельзя пробить никаким гарпуном. Он изрыгает пламя изо рта и дым из ноздрей, его глаза горят внутренним светом, а море вокруг него закипает, когда он поднимается на поверхность. Он происходит от мифической змеи Лотан, противника ханаанского бога Эл.
Согласно легенде, Левиафан может мгновенно проглотить солнце, отчего происходят солнечные затмения. Миф о Левиафане можно найти в Новом и Ветхом Заветах, псалмах царя Соломона, книге Иова и Откровении Иоанна Богослова.
«Поймаешь ли ты Левиафана на крючок?»
«Волны дрожат перед его величием, воды отступают, железо для него, как солома, бронза, как трухлявое дерево, он кипятит пучину, как котел, и море претворяет в кипящую мазь, никому на Земле не обуздать его» (Книга Иова, 4, 41).
Левиафан олицетворяет первобытные разрушительные силы водного мира. Похожие на него чудовища есть в египетской, индейской и вавилонской мифологиях. Однако, судя по всему, именно финикийцы придумали историю о нем, чтобы сохранить свое превосходство на море. Страх перед Левиафаном помог им сократить число конкурентов на торговых морских путях. Мясо Левиафана вместе с двумя другими чудовищами послужит пищей на пиру праведников во время пришествия Мессии.
Эдмонд Уэллс,
«Энциклопедия относительного
и абсолютного знания», том 5
77. В ЖИВОТЕ У МОНСТРА
Я выпрыгиваю из гондолы, плыву, барахтаюсь в воде. Левиафан приближается, рассекая волны, разбрызгивая тонны воды. А я еще боялся, когда смотрел фильм «Челюсти». Эта маленькая акулка удрала бы от такого морского монстра без оглядки. Подумать только, ведь я отправился вместе с компанией Надара, потому что боялся встретиться с большой химерой в черном лесу.
– Я не умею плавать, я не умею плавать! – кричит Этьен де Монгольфьер рядом со мной.
С людьми, занимающимися воздухоплаванием, проблема в том, что они слишком узкие специалисты. Я обхватываю рукой его подмышки и стараюсь поддерживать на поверхности.
Левиафан разевает пасть и глотает круглый стол, ткань воздушного шара и Антуана де Сент-Экзюпери, непредусмотрительно оставшегося в гондоле. В одну секунду поэт-авиатор исчезает за острыми зубами, которые захлопываются, как борона.
– Нужно плыть к пляжу! – кричит Надар.
Я плыву брассом, старась держать голову де Монгольфьера над водой, но больше не могу тащить его за собой. Я начинаю тонуть и поручаю своего подопечного Клеману Адеру. На горизонте уже появляется второе солнце.
– Осторожно, он возвращается!
Мы разделяемся. Явно голодный, Левиафан приближается. Я уже не могу перейти на кроль, который в рекордное время доставил бы меня к берегу. Я барахтаюсь на месте, смирившись с судьбой.
Зверь спокойно проглатывает меня. Потом все происходит очень быстро. Я миную решетку зубов, падаю на язык, ударяюсь о небо и бьюсь о голосовую щель, которая отправляет меня обратно на язык.
Потом все останавливается. Я в полной темноте, кругом сыро и тихо. Отвратительно воняет гнилой рыбой. Внезапно язык бьет меня. Я достаю крест и стреляю. Для чудовища это все равно что укол булавкой, но в свете вспышки я успеваю рассмотреть внутренности дворца, похожего на собор с серыми сводами. По слизистой оболочке течет странная светящаяся жидкость. Передвигаясь во рту, я обнаруживаю в дырке гнилого зуба крест, видимо принадлежавший Сент-Экзюпери. Я забираюсь на коренной зуб и начинаю стрелять с обеих рук. Никакого эффекта.
Язык снова бьет меня. Липкая слюна облепляет со всех сторон. Двигаться становится сложнее. Я барахтаюсь в слюне. Конец языка сталкивает меня в шершавое горло. Я миную голосовую щель и скольжу по горлу. В пищеводе не за что ухватиться. В тщетной надежде, что чудовище закашляется, я стреляю в перегородку. Падение не прекращается.