И я уехал. Просто не мог больше на нее смотреть.
Мы все, я, Арина, отец - три человека, которые когда-то были одной семьей, самыми близкими друг-другу людьми, сейчас ненавидели. Я ненавидел Арину за ее эгоизм, она ненавидела меня и отца, не понимая почему мы не спускаем ей все по прежнему с рук, а отец за что-то определенно ненавидел меня или просто не хотел видеть - его голова, повернутая в сторону стены, во время моих посещений, говорила красноречивее любых слов.
“Все развалилось без тебя мам” - тогда я отчетливо понимал, что все пошло прахом именно когда не стало ее. Она была тем, кто делал из нас семью, а не просто набор людей, вынужденных жить вместе. Будь она жива и с Ариной все было бы по другому. Без нее мы все разрушили.
Создать денежную подушку, обеспечивая семью - ничто. Сделать так, чтобы те, кого ты обеспечиваешь, были семьей, вот, что главное.
До дома в тот день я так и не доехал - не справился с управлением. Авария. Переломы и сотрясения. Больница. Только теперь пациентом был я.
А утром одно смс, которое окончательно расставило все по местам:
"Моей дочери нужен мужчина, готовый решать проблемы, а не мальчишка, делающий глупости. Не зрелому пацану нечего делать рядом с ней. Я надеялся ты поумнел, но увы…" - это было последнее смс от Юлиного отца.
Он был прав.
Вот эта точка, здесь и сейчас, была результатом наших действий. Все, что произошло, результат наших поступков.
Чего мы с отцом ждали от Арины, которая не знала отказа ни в чем и никогда? Только в фантазиях, человек, который с детства купался в абсолютная любви окружающих, не знающий ни в чем отказа или даже простого "нет", проблемы которого решались по щелчку пальцев, может вырасти добрым, отзывчивым и сострадательным.
Чего мы ждали от организма отца, который и так истощенный каждодневными нагрузка, столкнулся с моральной подоплекой в виде потери дела всей жизни, убивающей саму себя дочерью и бухающим сыном? У отца же были признаки. Боли. Но он закопался в работу, отмахиваясь и вот результат.
Ну и я. Злой до чертиков, не внимательный. Сел за руль в состоянии, в котором нельзя было этого делать.
Можно, конечно, сказать, что так сложились обстоятельства, но это не так.
Последние недели я точно забыл об одной важной черте, о рассудительности. Рубил с плеча, не включая мозг, не сбавляя оборотов, не разбираясь в ситуации.
Был ли я кому-то опорой и поддержкой? Тоже нет. Не обдумал, не осмыслил, не разобрался.
Так что, да, Юлин отец оказался прав… я вел себя, как незрелый мальчишка.
После этого я больше ее не искал.
- Ты там уснул, что ли? - снова рявкает ее отец, вырывая меня из воспоминаний.
- Да нет, вот просто думаю, неужели считаете, что я стал достоин вашей дочери, что вы позволили нам встретиться? - усмехаюсь.
Уверен, что ни один мужчина, по мнению Андрея Юрьевича, не подходит Юли и Олеси. Хотя, наверное, для отца, это нормально.
На том конце воцаряется тишина, что я даже отодвигаю телефон от уха, проверяя не прервалась ли связь.
- Не уверен, что ты будешь когда-либо достоин моей дочери. - усмехаюсь, потому что такого ответа я и ждал. - Но моя жена сказала бы, что это судьба. Я не подстраивал эту встречу и узнал о ней только сейчас. И раз уж ты там, то не оплошай в этот раз.
- Даете свое отцовское одобрение? - подначиваю.
- Не оплошай с расследованием. Лезть под юбку моей дочери я никогда одобрения не дам! - рычит отец Юли.
- Да я собственно вас и спрашивать не собираюсь, - усмехаюсь и пока сбрасываю вызов, отчетливо слышу в динамике "Наглец".
Глава 40
Юля.
Трое мужчин - Саша, Давид и, как представил его Маркуша, Геннадий Юрьевич.
Последний, уже в возрасте, но не дряхлый старик, а такой высокий, довольно подтянутый мужчина. Только лучики морщин вокруг глаз и посеребренные сединой виски выдают его возраст, а вот взгляд внимательный, пытливый.
Именно этим пытливым взглядом он и смотрит на меня, как и Саша с Давидом. Хочется поежиться под перекрестным огнем трех пар глаз, но я держусь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
- Я, кажется, уже сказала, что разговаривать буду только в присутствии адвоката, - знаю, грубо, но по другому сейчас не могу. Нервозность, вызванная их появлением, дает о себе знать.
Вся эта ситуация с моими обвинениями, бьет по нервам почище отбойного молотка, а присутствие при этом всем Саши только усугубляет положение.
Почему-то, когда разговаривала с Леськой, все казалось простым, а сейчас нервы все таки сдают. И еще становится до ужаса обидно.
Почему я? Или точнее - почему снова я?
Сестра точно верит, еще Вася, папа и мама, если я позвоню и расскажу им… если подумать, много, кто поверит в мою невиновность, а мне почему-то очень хочется такого же безоговорочного доверия от одного единственного человека, который стоит сейчас напротив меня. Вот такая вот шутка моего мозга. Именно он уже второй раз и обвиняет, а мне приходится оправдываться.
Это обидно и унизительно.
- В адвокате есть необходимость? - удивленно вскидывает брови Геннадий Юрьевич.
- Вы обвинили меня в шпионаже. В адвокате есть необходимость, - скрещиваю руки на груди, отгораживаюсь, но не сдвигаясь ни на шаг. Я так и держу их за порогом квартиры и впускать нет никакого желания.
Смотреть предпочитаю на их шефа - так проще, но…
- Юля, нужно поговорить, - вздрагиваю, услышав этот голос, а сердце бьется чаще.
Я так старалась внушить себе, что его нет, сосредоточившись на пришедшем с ним мужчине, что Сашин голос раздаетсяся, как гром среди ясного неба.
Замираю. Вдох-выдох.
Я не слышала этот голос три года. Даже в кабинете он молчал. А вот сейчас… какого черта я так на него реагирую? Ведь не должна же!
- Удивительно, что это предлагаешь именно ты, - шиплю не хуже змеи, все таки поворачиваясь к нему и сталкиваясь с ним взглядом.
Всего один взгляд и словно шипом в сердце - больно.
Меня трясет. Чувствую себя, как мышь перед удавом. Мне не выстоять одной сейчас - духу не хватит. Уже горечь подступает к горлу, сердце заходится в сумасшедшем ритме, а к глазам подкатывают слезы обиды.
Хочется зайти в квартиру, захлопнуть дверь и никого не пускать, но оглядывая мужчин, понимаю, что меня не отпустят. Они твердо намерены поговорить.
- Вы не можете принудить меня разговаривать, - оборачиваюсь к Геннадию Юрьевичу.
- Мы ведем расследование и сотрудничаем с госструктурами. И мы либо разговариваем здесь, либо придется проехать в участок, - бесстрастно отзывается мужчина.
Задыхаюсь от нахлынувшего возмущения и страха. Госструктуры, участок - это уже чересчур. Хватаю ртом воздух и не знаю, что сказать. Неужели у них действительно есть такие полномочия? Вдруг уверенность в том, что я смогу просто развернуться и спокойно уехать из этого города и начать жизнь где-то в другом месте, начинает рассыпаться, как карточный домик.
Да, в прошлом была аналогичная ситуация, но она будто прошла мимо меня. Никто вот такой серьезный и холодный не приходил и не говорил, что я могу, а что нет. Я по сути в прошлый раз сбежала и меня никто не искал. Да, было обидно услышать от Ани в чем меня обвиняют, но была только обида, сейчас же поселился еще безотчетный страх.
Я ничего не делала, но я в ужасе.
И что мне делать?
Уже нервно оглядываю мужчин - бесстрастные, жесткие. Такие не идут на компромиссы, не слушают слов, а опираются на доказательства. Такими я их вижу сейчас. И мне страшно.
Даже моя уверенность в том, что я ничего не делала, начинает давать сбой. Нет, я по прежнему уверена, что не крала никакой информации, но смогу ли я это доказать?
За спинами мужчин раздается звук прибывшего лифта. Я не вижу, но слышу, как двери лифта разъезжаются и голос:
- А что здесь происходит? Юля?! - ноги едва не подкашиваются от облегчения.
Ощущение, что в позвоночник был вставлен стальной стержень, а сейчас его вынули. Позволяю себе выдохнуть от облегчения и губы сами растягиваются в улыбке.