улыбалась. О том же спрашивала Гешке. Лекарь смолкал.
Порой он упрекал время, сожалел, что не родился лет на тридцать позднее, тогда наверняка не выполнил бы обета, что давал покойным родителям.
Гешке преподнес Насте в день рождения подарок — сарафан из цветистой бухарской материи, сафьяновые сапоги с тонкими узорами на голенищах, кольцо. Во всю жизнь Настя и не помышляла о таких нарядах.
— Зачем, Федор Васильевич, на меня деньги тратите? Я и так, благодарение богу, не обижена вами… — сказала Настя и осеклась, горло перехватила спазма.
Настя дала волю невыплаканным слезам. Сама не подозревала, что способна на это. Замороженная жизнью душа оттаяла при первом теплом ветерке.
— Зачем плакаль, Настена? — Гешке положил руку себе на грудь. — Сдесь тоже много-много накипел…
Настя уняла слезы. Позже, переодетая в пестрый наряд, показалась хозяину. Тот не сдержал искреннего восхищения.
— Карош, Настена!
Насте перевалило за тридцать. Годы не изуродовали ее. Сейчас она и на самом деле выглядела привлекательно. Тонкий сарафан не скрадывал сильного и гибкого стана. В сапогах на высоком каблуке она казалась стройнее и моложе своих лет.
* * *
Трое суток в Змеевой горе хозяйничала вода. На четвертые наводнение утихомирилось. Работные снова растекались по подземным казематам, в которых стояли густые и спертые запахи сырости.
Стражники во главе с самим поручиком осмелились спуститься в Крестительскую штольню. Священника с собой прихватили на случай, если среди колодников, мертвые или отходящие от жизни встретятся.
В Крестительской штольне жуткая, могильная тишина. На камнях — обрывки сбитых с рук и ног цепей. Стражники, как увидели такое, оцепенели. Первым пришел в себя поручик. Дико заревел:
— Сбежали, мерзавцы!
— Точно так, сбежали, — глухо отозвались стражники.
— Точно, точно! — зло передразнил поручик. — А куда вы смотрели? В первую голову вам, болванам, в ответе быть! Не будь вашего недогляда, не сбежали бы.
И снова над Змеевой горой поплыл басовитый и гулкий звон колокола. На крепостных стенах слаженно крякнули пушки. Не на шутку испугалось начальство. С побегом колодников могла раскрыться тайна Змеиногорской каторги, тогда ответ перед самим сенатом придется держать. Приятного в том мало…
В разные стороны на резвых скакунах помчались сломя головы сыскные дозоры, нарочные с указами — оповещаниями о побеге колодников.
С довольной улыбкой Алексей Белогорцев сказал Федору:
— Вроде не горшки на плечах начальства, а не разумеют, что за трое суток беглецы к джунгарам в гости поспеть могут. Видно, не знает начальство, что по первому, ручейку утекли невольники…
А у Федора душу съедала тревога. Стало известно ему, что в ночь побега в избе Белогорцева не оказалось одного колодника — крестьянина деревни Ересной Тупицина Степана. Колодники тогда объяснили:
— Хворый и слабый силами Степан. Отстал. Не усмотрели в темноте. Эх-ма! Попадет в пасть начальству…
И вот по руднику прошел слух, что ночью разъезды схватили беглого. Было затихла, потом снова родилась суета. На этот раз солдаты каждодневно переворачивали в избах работных пожитки в надежде напасть на следы беглецов. И понапрасну.
Однажды ретивые солдаты по ошибке влетели даже к лекарю, которого не было дома. Во дворе к Насте, как с ножом к горлу, приступили с расспросами:
— А ну, сказывай, кто бывал здесь в последние дни. Да не таись смотри у нас!
Настя резко одернула солдата, потянула в дом.
— Что понапрасну строжитесь!
Со шкафов глянули пустые глазницы черепов зверей, холодные стеклянные глаза птичьих чучел.
— Вы что, беленой обедали сегодня! Дом господина лекаря не узнаете? Как придет, ужо расскажу ему про вас, охальников, чтобы по команде жалобу принес!..
Солдаты поспешно удалились.
Время уходило, а поиск беглецов оставался безуспешным. Тогда начальство решило допросить каждого пятого работного, бывшего в наводнение под землей, авось кто-либо проболтается. Дошла очередь до Алексея Белогорцева. Тот урезонил начальство:
— Откуда мне знать про тех колодников. Да и всяк другой из нас в таком же неведении был. Кто знал, где робили колодники, тот и поспособствовал им.
Начальство поразмыслило и решило, что бергайер, пожалуй, прав. На Белогорцеве и кончились допросы.
С некоторых пор Гешке заметил перемену в Насте: стала строже и задумчивее, в разговоре слышались усталость, скрытая тревога. Гешке участливо спросил:
— Несдороф, Настена? Отдыхайт надо.
Настя ответила благодарной улыбкой.
Однажды лекарь без слов понял все. Вернулся домой со службы раньше обычного, толкнул дверь — открыта, прошел кухню, комнату, спальни. Никого нет. Смутное предчувствие недоброго потянуло Гешке в бревенчатый прируб, служивший кладовой. Не успел отворить дверь, как навстречу с раскинутыми в стороны руками бросилась Настя. Стремглав оттеснила Гешке в кухню. Только и запомнилось старому лекарю из того, что увидел, — заброшенная им чугунная переносная печурка, от которой исходило тепло, и пара человеческих глаз, сверкнувших из кучи тряпья на ветхом топчане. Лекарь укоризненно посмотрел на смущенную Настю, покачал седой головой.
— Плохо, Настена… больной челофек, а ты мольчаль. Не можно так…
Гешке не стал расспрашивать, откуда взялся человек и кто есть таков, принялся усердно пользовать больного разными лекарствами. Одержимый желанием поднять больного с постели, он не думал о его личности. Однажды заговорил с Настей о госпитале. Та отчаянно замахала руками. Не согласилась и перевести больного из кладовой в комнату. Гешке откровенно недоумевал, но на своем не настаивал.
Чем увереннее становился на ноги больной, тем ярче светилось лицо Насти.
Однажды в воскресенье Гешке поднялся строго в определенный час, принялся было хлопотать на кухне, но ощутил тепло истопленной печи, в ноздри ударили знакомые кухонные запахи. Из спальни вышла Настя, смеющаяся, довольная, мягко отстранила хозяина от кухонных дел.
— Садитесь за стол, Федор Васильевич, завтрак готов давным-давно.
Перед завтраком Гешке повторил обычное предложение:
— Больной надо за столом кушайт… сюда звать.
Самое неожиданное не потрясло бы Гешке больше, чем то, что произошло вслед за его словами.
Бесплотной тенью перед глазами мелькнула Настя. Гешке ощутил, как ее руки сжали ему шею, а по щекам рассыпались короткие и частые поцелуи. Настя так же стремительно отпрянула назад и заметила, как добродушное округлое лицо Гешке вытянулось от немалого изумления. Громкий смех Насти, что звон горного ручья, заполнил комнату.
— Нет больше больного! Вчера вечером ушел. Взял с меня слово, что поблагодарю вас. Как разумела, так и выполнила наказ…
С зажженным румянцем на щеках Гешке сел за стол.
Настя вспомнила недавно прошедшее. Осенний непогожей ночью вышла в огород выплеснуть помои, наткнулась на полуживого человека. Стал умолять Настю, чтобы взяла в дом. Сказался внезапно и тяжело заболевшим приезжим крестьянином. Про свое имя умолчал. Просил не говорить и слова никому о