Читать интересную книгу Малавита - Тонино Бенаквиста

Но, в конце концов, все равно: один остается стоять, а другой — нет, так уж заведено. Может, одному больше есть что терять? Это единственное объяснение, которое я нашел. Гектор посмотрел на меня сквозь два ручья крови, которые заливали ему глаза. С изумлением. У него в послужном списке были бойцы и среднего веса, и тяжелого, и он не понимал, как этот Манцони все еще держался на ногах. Это превосходило все, что он был в состоянии переварить. Он сел на пол, получив стулом со всего размаху. И впал в бессознательное состояние, которое, казалось, будет длиться вечно.

Со своей стороны, Том избавился от Джои Уайна, брата Джерри, без особых хлопот. Я б с ним с удовольствием махнулся. Проблема Джои была в его слабости, и слабость его были банки. Не мог он устоять перед банком. А слабость, которой человек не может сопротивляться, несмотря на все предупреждения, отповеди и более или менее силовые методы лечения, — она в конце концов может быть фатальной. Если Джицци иногда по несколько месяцев готовил ограбление банка, Джои нападал на банки, как другие бегут в туалет писать. Когда Пол влюблялся в кассу, он ходил вокруг нее кругами, Джои сразу хватал ее за задницу. Сколько он ни получил затрещин, это дела не меняло, он снова начинал все сначала. Я как сейчас помню день, когда Джои вышел на свободу после четырехлетнего срока за вооруженное ограбление одного филиала банка Чейза. Выйдя из тюрьмы Сент Квентин, он проехал на машине добрых два часа, думая про жену и своих двух дочек, которых он так давно не обнимал. А потом про товарищей, с которыми устроит попойку тем же вечером. Пока не проехал по какой-то пустоватой такой дыре. Посреди главной улицы стоял маленький банк и, как он сказал, «протягивал к нему ручки».

Поди пойми, то ли после стольких лет его абстиненция замучила, но Джои час просидел в машине, пожирая глазами свой ненаглядный банк, а тонкий голосок ему в одно ухо говорил: «Ступай себе, несчастный, ты же прекрасно знаешь, чем это все кончится, подумай о дочках, неужели тебе хочется прямо сейчас опять на нары?» — а другой голос твердил: «Смотри, какой хорошенький! Упустишь такую возможность, всю жизнь себе простить не сможешь!» В конце концов соблазн оказался слишком велик. Меньше чем через два дня он вернулся к себе в камеру как рецидивист, каким он и был. Невозможно вылечить таких тяжелобольных людей, как Джои. Рано или поздно это должно было плохо кончиться.

Проходя мимо самого большого банка Со Лонга, который углом выходил на площадь Либерасьон, Том увидел в витрине странную штуку: стоит там наш Джои и взламывает как бешеный внутреннюю дверь. Зрелище того, как мужик потерял всякий контакт с реальностью из-за своей неизлечимой болезни, Тома почти что расстроило. Он даже повременил, прежде чем того подстреливать, спрашивая себя, не предпочитают ли бандиты сам грабеж — награбленному. Сильные ощущения — деньгам.

Сто раз у нас с ним на эту тему были беседы. Том хотел, чтоб я признал, что я стал бандитом ради выброса адреналина в кровь. Как игрок в казино, который проигрывает и выигрывает с одинаковым азартом. А я ему говорил, что единственный наш двигатель — деньги. «Но как можно настолько любить деньги?» — спрашивал он, и я пытался ему объяснить, что мы, столпы Коза Ностры, испытываем просто страсть к деньгам, — как объяснить, что такое страсть? Идея, что наши бабки где-то копятся, что они каждый день капают и что скоро придется искать второе место, чтобы складывать все эти пачки денег, — вот она, страсть. Ладно, хорошо, иногда на них кое-что покупали, и они шли на удовольствие для семьи, но цель игры была не в том. Да и вообще никто не умел тратить глупее, чем мы. Признаю: мы любили только такие штуки, чтоб бросались в глаза. Блестит? Золотом покрыто? Надо брать. Дорого? Цена зашкаливает? Надо брать. Чем дороже, тем лучше.

Самое забавное, что нам точно так же нравилось получать даром, как и тратить. Это была вторая страсть, такая же сильная, как деньги: принимать подарки, все, что обламывалось случайно, расплату натурой, даже если вещь не нужна. Если мы облагали рэкетом типа, который поднялся на сети пиццерий, мы уходили с несколькими тысячами долларов и двумя-тремя пиццами на дорогу. То же самое у продавцов меха или ванн. Пусть в доме все захламлено всякой фигней, которую в конце концов выбросят. Том не понимал: «Неужто это стоит того, чтоб потом гнить в тюрьме? Получить пулю промеж глаз? Убивать людей? Создавать ежедневно вокруг себя драмы? Обречь ваши семьи?» У него, сыщика, это в голове не укладывалось. И я уже не пытался ему объяснить, потому что на самом деле мне иногда бывало самому это не понять.

Джои в конце концов получил свои три пули в буфет. В тот самый момент, когда дверь, которая отделяла его от бог знает какого таинственного сокровища, поддалась. Том присоединился ко мне на площади Либерасьон. Я ждал его, сидя на карусели, которая все еще кружилась.

* * *

В тот же вечер Со Лонг стал центром мира. Я снова пережил кошмар моего процесса: армада понаехавших отовсюду журналистов, которые давали слово всем: политикам, «наблюдателям», интеллектуалам, ВИПам, модным певцам, вплоть до простых людей с улицы, которых выдергивали отовсюду и которые только и ждали, чтобы высказаться. У всех у них было что сказать про мою историю, про мои показания, про мое раскаяние. Многие требовали от меня отчета. Такое было впечатление, что меня судит все человечество.

И я не слишком ошибался! Со всех сторон они так и валились на меня. Грузовики с телеоборудованием, вертолеты, частные самолеты. CNN из каждого угла. Сотни репортеров. Тысячи зевак в окружении всех сил полиции с четырех департаментов и спецотрядов, приехавшими из Парижа. Все это чтобы попытаться понять, что произошло в тот день в маленькой абсолютно никому не известной нормандской дыре.

Американские телекомпании нашли в своих архивах материалы по моему процессу, они безостановочно крутили их по европейским каналам. Восстанавливали путь, проделанный раскаявшимся преступником. В общем, к десяти часам вечера все всё про меня знали — или, по крайней мере, так считали. Больше всего меня беспокоил тот факт, что в наборе покойников, которых собрали по разным улицам, одного не хватало. Самого опасного.

Мэтт Галлоне прямо испарился. Ничего удивительного, это же Мэтт. Никогда его не бывает там, где его ждут. Организовали облаву, сотни людей добровольно вышли его искать. Передавали его описание. Поставили дорожные патрули. Если Мэтт хоть когда-нибудь мечтал стать врагом общества номер один — великий день настал. Квинт уверенно так заявил: направление точно на юг. Он говорил, что если Мэтту удастся добраться до Сицилии, ЛКН будет сколько нужно времени заботиться о нем, может быть годы, прежде чем он вернется в Соединенные Штаты. Он был прав, но я боялся другого варианта: Мэтт не покидал Со Лонга. Никто на континенте не знал его так хорошо, как я. Пока он сможет дышать, он пойдет до конца доверенного ему дедом задания. Он предпочтет тысячу смертей, чем одну минуту позора после этого дня, который отметил закат клана Галлоне. И клянусь, я сам предпочел бы ошибиться.

В ожидании, пока решат, что со мной делать, меня поместили на карантин. Красная линия между Парижем и Вашингтоном раскалилась добела, и самое невероятное начальство требовало охранять пленника Манцони наряду со всякими государственными интересами и оборонными тайнами. Американское правительство, секретные службы и ЦРУ. Но еще и все подразделения французской полиции, вплоть до капитана жандармерии Со Лонга, который побывал в заложниках на большом колесе (по его словам, он до смерти не оправится от такого унижения). Юридическая, политическая и дипломатическая головоломка. В любом случае, я уже не пытался что бы то ни было понять. В течение нескольких лет меня прячут, делают все, чтоб я превратился в самого-рассамого Мистера Икс на земле, а потом назавтра моя морда на каждом заборе и всем я нужен. Это еще повезло, что я тип злопамятный. Был бы я покладистым, давно б с ума сошел.

Только в одном они все сходились: весь мир меня требует. Мир надо удовлетворить. Это единственный способ избежать политической и информационной катастрофы. И успокоить публику. Им надо было ВИДЕТЬ Джованни Манцони, услышать его. Кем бы меня ни считали, живой легендой или подонком, мне надлежало явиться на публике. И все упокоится, говорили они. Потом дело за правосудием.

Том Квинт больше всех других настаивал, чтобы доказать, что я пережил карательную экспедицию ЛКН. Он во всей этой истории выиграл больше всех: за полдня избавился от элиты, которая выросла во всех сферах организованной преступности. Он прославил план охраны свидетелей на весь мир, доказал его действенность и охранял жизнь раскаявшемуся преступнику с упорством питбуля. Десятки мафиози звонили уже из всех штатов Америки с просьбой дать показания. Вершина его карьеры, Тома. Но для правильного продолжения дела надо было, чтобы я согласился выйти на камеры.