Читать интересную книгу Полынь и порох - Дмитрий Вернидуб

– Ура! – тихо вскрикнули партизаны и, с позволения улыбавшегося Смолякова, навалились на чай с баранками.

Тихий летел, мягко касаясь копытами земной поверхности. Степной воздух бил Алешке в лицо, пытался сорвать фуражку, ремешок которой стиснули зубы.

От багаевской переправы дорога бежала через степь, минуя обросшие кустарником ерики, и дальше резво поднималась к Бессергеневке, тянулась изогнутой лентой сквозь хутора и станицы до самого Новочеркасска.

Конь принял нового седока почти сразу. И теперь азартно отмеривал версты, втягивая ноздрями горьковатый, треплющий гриву ветер.

Лиходедов наслаждался стремительной скачкой, привставал на стременах, закрывая глаза и расставляя руки в стороны, словно крылья. Казалось, вот-вот, еще чуть-чуть, и они с конем оторвутся от земли и поднимутся в бездонное небо.

…Алексей увидел Ульяну издали. Сердце в груди сладко заныло в предчувствии встречи, заставляя пришпоривать лошадь. Стройная фигурка в белом платке сгибалась под тяжестью кадки с колодезной водой. Время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть, девушка мужественно тащила воду в лазарет.

Резко осадив Тихого перед сестрой милосердия, Лиходедов спрыгнул и подхватил кадку, ведя другой рукой коня за повод.

– Не надрывайся ты так, Улечка… Барышням нельзя. Неужели попросить некого?

Уля благодарно улыбнулась и поцеловала Алешку, ничего не ответив. Через секунду девушка огорошила своего кавалера:

– У нас в лазарете Ценципер объявился! Никто не знает, откуда взялся, – говорят, сам пришел. Ели ноги приволочил. Сейчас без сознания. Рана у него на шее ох нехорошая…

– Как Ценципер?! Его же пристрелили!

– Вот так. Взялся, и все тут.

– Ладно, Уля. Я в штаб, к полковнику Смолякову. А фотографа никуда не отпускайте, пусть его поменьше народу видит.

Вскоре у дверей госпиталя был выставлен караул. Больной с документами на имя инженера Горского попал под арест, будучи лежачим и не выказывая возмущения.

– Лечите его, – распорядился Смоляков, отправляясь с другими офицерами штаба в Константиновскую. – Вернусь, тогда допросим по всем правилам. Он должен что-то знать.

В Константиновской делегацию Заплавской группы ожидал весьма холодный прием. Встретившись с Походным атаманом на борту парохода «Москва», стороны сухо обменялись приветствиями и сразу же перешли на выяснение, кто, почему, кем и с какой целью командует.

Сразу чувствовалось, что Попову, и особенно его свите, приятнее было бы видеть у себя депутацию рядовых казаков, заявлявших о готовности мобилизоваться по приказу Походного атамана, нежели встретить представителей временной власти и организованной Донской армии, далеко превышающей численность Степного отряда. Вдохновителей неудачного похода по холодным степям крайне раздражало, что дело организации казачьего восстания проведено без их благословения, и, главное, лицами, обладавшими достаточным опытом и знанием.

И все же того, чего каждую минуту ожидал полковник Смоляков, не случилось.

Ограничившись на первый раз общими язвительными замечаниями в адрес руководства Заплавской группы, ни генерал Попов, ни его начальник штаба полковник Федорин ни словом не обмолвились о донском золоте. Правда, Иван Александрович спиной чувствовал буравящие его взгляды, понимая, что оппоненты прощупывают ситуацию, не собираясь откладывать его дискредитацию (а заодно и всего штаба Донской армии) в долгий ящик.

Затишье длилось три дня, и только тринадцатого апреля Походный атаман решил посетить Заплавскую группировку. С самого утра казаки суетились, с нетерпением ожидая команды на построение. Генерал Попов сначала обошел выстроенные полки, поздоровался, а затем обратился к казакам с речью.

Попов немного побранил казаков за прошлое, поблагодарил за настоящее и призвал стойко бороться за жизнь и свободу. Но затем тот, кто однажды бросил уже соратников на произвол судьбы, перешел на офицерский вопрос.

Попов начал с того, что всех офицеров разделил на три категории. Первую, по его словам, составляли те, кто ушел с его отрядом в степи, кто честно выполнил свой долг и заслуживает звания офицера. Во вторую он соблаговолил зачислить тех, кто, как он выразился, искупил свою вину тем, что четвертого апреля ушел из Новочеркасска. В третью категорию он включил, назвав преступниками, оставшихся в Новочеркасске.

После такого непродуманного заявления в отношениях двух группировок образовалась трещина. Офицеры Донской армии считали себя оскорбленными, а казаки – обиженными за своих начальников. Последствия не заставили себя ждать – сразу после этого однофамилец Ивана Александровича генерал Смоляков сложил с себя полномочия командующего.

Окружение генерала Попова никак не рассчитывало на такую реакцию довольно лояльного пожилого руководителя, получив на его место решительно настроенного и любимого в войсках полковника Денисова. И, как следствие, начштабом – полковника Смолякова.

Вечером того же дня «по поручению Походного атамана» к Денисову и членам Временного Донского правительства прибыли полковники Федорин и Гущин. В присутствии самого Ивана Александровича они заявили, что по соображениям офицерской чести не могут продолжать боевое сотрудничество со штабом Южной группы, если его возглавит офицер, подозреваемый в хищении донского золотого запаса.

Объясняя ситуацию, Федорин был издевательски вежлив и просил у изумленных собравшихся прощения за «отвратительную миссию», с которой он был вынужден прибыть. Напомаженный Гущин, в отличие от своего коллеги не имевший официальной штабной должности, даже не собирался скрывать пренебрежительного отношения к мнению присутствующих. Он ограничился фразой: «Имейте в виду, мы вас предупредили».

– Как основание для подозрений и безотлагательного разбирательства, – продолжал холодным судейским тоном Федорин, – нам служит письменное признание одного из бывших подчиненных полковника Смолякова подъесаула Ступичева, который с раскаянием утверждает, что являлся орудием в руках своего начальства, приказавшего вывезти груз из здания Казначейства и укрыть его в тайном месте близ станции Берданосовка. Сами понимаете, ввиду занятия данной территории красными поиски схрона нами временно отодвинуты, но сама ситуация требует немедленного ареста подозреваемого и его возможных сообщников. – Федорин насмешливо выгнул тонкие губы. – А то как бы второй раз казачеству не лишиться своих ценностей.

Ивану Александровичу пришлось собрать все свои душевные силы. Он понимал, что выдвинутое обвинение рассчитано прежде всего на членов Временного Донского правительства, куда он, как занятый боевой работой, не входил, обеспокоенных полным отсутствием финансовой базы. Возможность моментального обретения огромных сумм напрочь убивала доверие и вдумчивый, взвешенный подход.

– Да, безусловно, обвинение в мой адрес допущено тяжелейшее, – спокойно, как бы продолжая выступление Федорина, заметил Смоляков. – Не отрицаю, действуя по заданию красных, подъесаул Ступичев воспользовался моим именем. Но, оставаясь в Новочеркасске, я и мои, как вы выразились, возможные сообщники, партизаны-чернецовцы, которых штаб Походного атамана позабыл предупредить о своей внезапной «передислокации», устроили санкционированное расследование. Хочу вас успокоить, господа, Ступичев успел вывезти только половину золота. А где другая половина, лучше спросить у полковника Федорина, который сам же ее и забрал. У меня есть свидетели, письменно подтвердившие сей факт. – Иван Александрович, даже не посмотрев в сторону посеревших оппонентов, передал бумагу полковнику Денисову.

– Чушь! – почти выкрикнул Федорин. – Вы все сфальсифицировали!

– Ну что вы, господин полковник, как можно, – миролюбиво продолжал Смоляков. – Я действовал с ведома и по указанию генерала Алексеева. А тайник Ступичева мои партизаны нашли. В нем не хватает одного ящика. Так что вы уж у подъесаула соблаговолите узнать, куда он ящик подевал. А вот вам и рапорт на имя Алексеева о ведении следствия. И вам, господин командующий Южной группой, и вам копия, уважаемые члены Донского правительства. А если кто-то захочет устроить суд офицерской чести, то есть и пакет от ротмистра Сорокина, который в Добровольческой армии отвечает за всю операцию. Вот, пожалуйста!

Впоследствии Шурка Пичугин, находившийся в этот момент в соседнем помещении и все слышавший, утверждал, что никогда не наблюдал таких истерических припадков, который случился потом у полковника Гущина. Он визжал на высоких нотах о заговоре против законной донской власти, о проникших щупальцах красных шпионов, угрожая перевешать «во имя восстановления истины» всех запятнавших его честь и честь Походного атамана. В отличие от припадочного Гущина Федорин, выбегая за порог станичного правления, только нечленораздельно шипел, весь «дизентерийно-зеленый», как определил Шурка.