– Давай в самом деле снимем дачу, – сказала Вера. – Еще не поздно. Только не очень далеко от города, с собственным садом и большой террасой.
– И чтобы рядом была река, пусть даже и небольшая, – добавил Владимир.
– Или озеро…
За несколько минут, живо обмениваясь пожеланиями, они нарисовали в воображении лучшую дачу на свете. Осталось только найти ее и снять. Владимир даже заикнулся о покупке дачи, ведь своя во всех смыслах лучше чужой, но Вера эту идею не поддержала. Во-первых, дорого. Во-вторых, незачем покупать дом, которым станешь пользоваться всего три месяца в году, а все остальное время он будет пустовать и причинять беспокойство – не залез ли кто, не поджег ли? Владимир согласился…
– Хотите знать, как Шершнев отравил Мирского-Белобородько? – На погонах у Немысского пока еще были звездочки, но, судя по сияющему лицу штабс-ротмистра, все шло к тому, что скоро их не станет. – У Мирского было больное сердце, и он принимал наперстянку в порошках. Шершнев, зная об этом, поручил своему тайному агенту из числа официантов добавить во все бокалы, стоявшие на подносе, некое вещество под названием аргосульфотиазин[385], не имеющее ни цвета, ни запаха, ни мало-мальски выраженного вкуса. Наперстянке свойственно накапливаться в организме, а соединяясь с аргосульфотиазином, она образует сильнейший, мгновенно убивающий яд! Какой бы бокал ни взял Мирской с протянутого ему подноса, результат был бы одинаков – смерть. В то же время все остальные гости Вильгельмины Александровны, пившие шампанское с аргосульфотиазином, пребывали в добром здравии, поскольку в их организмах не было наперстянки. Шершнев утверждает, что додумался до этого сам, потому что когда-то всерьез интересовался химией. Я ему верю, он очень умен, жаль только, что большей частью он употреблял свой ум не на пользу обществу, а во вред ему.
– Шершнев и в самом деле Шершнев? – спросила Вера. – Настоящий? Или…
– Настоящий, самый что ни на есть настоящий. Завербован немцами во время первой же своей деловой поездки в Берлин. Он утверждает, что его втянули в какую-то грязную историю и вынудили к сотрудничеству шантажом, но я склонен думать, что его просто купили. Того, кто считает, что все продается и все покупается, купить нетрудно… Думаете, среди наших магнатов он один такой? Увы, далеко не один. Банкиры Путилов и Рубинштейн давно работают на немцев, правда, доказать их вину пока не удалось, но оба они у нас на примете. Сколько веревочке ни виться, а концу все равно быть, главное, из виду их не упускать. Рано или поздно допускают промахи даже самые осторожные. Вот в Петербурге на днях случилась большая удача. Директора Сестрорецкого оружейного завода генерал-майора Дмитриева-Байцурова взяли с поличным во время получения тридцати тысяч рублей от германского агента. Теперь ему не отвертеться, или пулю в лоб, или на каторгу!
«Каторга – какое мерзкое слово!» – подумала Вера, но порадовалась тому, что одним предателем стало меньше.
– Шершнев – патологический тип. – Немысский покрутил пальцем у виска. – Сумасшедший маньяк. Представляете, он собственноручно убил Мейснера, Кирилла Мирского и Бутюгина!
– Ему нравилось убивать? – удивилась Вера, не почувствовавшая за все время общения никакой жестокости в Шершневе. – Почему?
– Шершнев заявил, что для достижения успеха в любом деле надо не только знать, но и прочувствовать его, как он выразился, «с самых низов». Вот и прочувствовал… Утверждает, что убил Мирского-Белобородько только потому, что тот был известной персоной. Шума от смерти известной персоны больше, вот и выбрал его в жертвы. Ну а Кирилла Мирского убил лишь потому, что тот устроил скандал в «Альпийской розе» и в причастности к его убийству легко можно было заподозрить Цалле. Только я склонен подозревать, что он врет. Скорее всего один брат передавал Вильгельмине Александровне сведения, добытые другим братом, вот Шершнев и решил убрать обоих. Сам, небось, обзавелся дублирующим источником и в Кирилле Мирском нисколько не нуждался. А вот с Мейснером и Бутюгиным дело обстояло гораздо хуже. Во всяком случае, для вас, Вера Васильевна. Ваше появление в салоне весьма озадачило Шершнева. Вроде бы совершенно бесполезная дама, бесполезная со шпионской точки зрения, разумеется, и в то же время Вильгельмина Александровна выказывает к вам явное расположение. Он решил, что вы – агент Цалле и что ваша задача наблюдать за публикой. Тоже ведь понимал, как Вильгельмине Александровне хочется вывести своего врага на чистую воду. Не исключаю, что она могла бы и убить Шершнева, ведь с ее стороны ставки в этой игре были выше, чем с его. Но это ладно… Мейснер, оказывается, видел, как Шершнев в туалетной комнате разговаривал с тем официантом, который подносил Мирскому-Белобородько последний бокал шампанского. Шершнев его заметил и стал за ним присматривать, то есть – наблюдать. Увидел, как тот в гардеробе подкладывает в карман вашего пальто записку, прочел ее и понял, что от Мейснера надо избавляться. Шершнев любит риск и вообще даже сейчас, сидя в тюрьме, держится весьма самоуверенно. Ему в голову пришел донельзя дерзкий план, но он сумел осуществить его. Ну а убийство инженера Бутюгина было в первую очередь осуществлено ради того, чтобы лишить Вильгельмину Александровну шанса получить сведения о Либаво-Роменской железной дороге, которой она очень интересовалась. Эта дорога проходит вдоль нашей западной границы и в случае войны приобретает важное стратегическое значение. Шершневу же Бутюгин не был нужен, он мог получить нужные сведения по коммерческим каналам. Ну и лишний раз тень на Вильгельмину Александровну тоже хотелось бросить. Побывал человек впервые у нее на рауте, а по возвращении домой его убили. Ладно бы где, а то ведь в одном из самых тихих мест Москвы! Ваше счастье, Вера Васильевна, что Шершнев вас в жертвы не выбрал. А ведь мог бы, определенно мог бы…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
«Но не выбрал, и слава богу, – подумала Вера. – Должно же мне хоть иногда везти».
– Интересно, какой поэт подбирал ему псевдоним? – продолжал Немысский. – Мы с вами сразу уцепились за английский перевод и совершенно не подумали о немецком. А о нем надо было подумать в первую очередь! «Фалтер» по-немецки – мотылек, бабочка. Мужской род – шершень, оцените поэтичность, Вера Васильевна. Немцы вообще очень поэтичная нация, хоть принято считать иначе. Знаете, как они называют кистень с шипами? У нас просто кистень и кистень, а у них – «моргенштерн», утренняя звезда! А вы любите поэзию?
– Люблю, – улыбнулась Вера и зачем-то добавила: – Но театр я люблю больше.
Прощаясь, Немысский сообщил Вере, что его переводят в Петербург, и добавил, что надеется еще с ней увидеться. Вера подумала, что он сказал это просто так, обычная вежливая формула, не более того, но ошиблась…
О новом театре-кабаре «Летучая мышь» говорила вся Москва. Не столько даже о самом театре, сколько о смелости его владельца Никиты Балиева, променявшего место в труппе (и далеко не последнее место!) Художественного театра, на ненадежное со всех сторон коммерческое предприятие. «Театр – это театр, а кабаре – это кабаре», – сказала Вере тетя Лена. Примерно того же мнения придерживались и остальные корифеи сцены. Нельзя смешивать величественное с низменным, получится черт-те что.
Получилось на удивление хорошо. Вдобавок к актерским способностям у Балиева явно имелись и коммерческие. Собственную антрепризу он поставил умело, и о том, чтобы попасть в «Летучую мышь», следовало позаботиться заранее. Так вот, с ходу, вечером сюда не зайдешь. Вежливый до приторности арлекин у входа разведет руками, тряхнет бубенцами на трехрогом колпаке и скажет, старательно копируя охотнорядский говор: «Рады бы услужить вашей милости, да местов совсем нет».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Веру так увлекло рассматривание веселых, местами даже озорных рисунков, которыми были густо увешаны стены кабаре, что она не сразу заметила вышедшего на сцену мужчину и не сразу его узнала. Только когда он громко объявил (провозгласил) на весь небольшой зал: «Мороженое из сирени!»– Вера вспомнила, что видела его в «Альпийской розе», совсем недавно, но, кажется, очень давно, целую вечность назад. И как зовут, тоже вспомнила – Игорь Северянин. На северного жителя, впрочем, не похож, скорее на южанина – брюнет, глаза жгучие, пронзительные. И голос не северный, спокойно-бесстрастный, а южный, в котором жизнь бьет ключом и выплескивается через край.