сборки сместилась в нужное положение.
Как только она там оказалась, мое поведение заметно изменилось. Я стал холоден и расчетлив и больше не заботился о своей безопасности.
Я спросил у дона Хуана, видел ли он все это. Я не помнил, чтобы я рассказывал ему об этом. Он ответил, что узнать о моих чувствах помогло ему воспоминание о своем собственном когда-то пережитом опыте.
Затем он отметил, что моя точка сборки начала фиксироваться в новом положении тогда, когда он вновь стал самим собой. Но к тому времени моя уверенность в его обычной непрерывности была настолько поколеблена, что больше не служила связующей силой. С этого момента новое положение моей точки сборки позволило мне выстроить новый тип непрерывности, характеризующийся странной отрешенной твердостью – той твердостью, которая стала с тех пор нормой моего поведения.
– Непрерывность столь важна в нашей жизни, – продолжал он, – что если она нарушится, то тут же немедленно восстанавливается. Для магов, однако, при достижении точкой сборки места без жалости непрерывность никогда не становится прежней.
Поскольку по природе ты медлителен, ты до сих пор не заметил, что с того дня в Гуаймасе ты стал, помимо всего прочего, способен воспринимать любое нарушение непрерывности в ее истинном виде – после символической борьбы твоего разума, конечно.
Его глаза сияли и смеялись.
– Именно тогда ты и проявил свою замаскированную безжалостность, – продолжал он. – Тогда твоя маска, конечно же, не была столь совершенной, как сейчас, но то, что ты получил тогда, было зачатками твоей маски великодушия.
Я попытался протестовать. Мне не понравилась идея замаскированной безжалостности, в каком бы виде он не преподносил ее.
Он настоятельно посоветовал вспомнить тот момент, когда я обрел эту маску.
– Когда ты почувствовал, что тебя снова охватывает холодок ярости, – продолжал он, – ты должен был замаскировать ее. Ты не шутил с этим, как бывало делал со мной мой бенефактор. Ты не пытался судить о ней разумно, как когда-то это делал я. И ты не притворялся, что заинтересован ею, как Нагваль Элиас в свое время. Что же сделал ты? Ты спокойно пошел к своей машине и отдал половину свертков парню, помогавшему тебе их нести.
До сего момента я не помнил, чтобы кто-то помогал мне нести свертки. Я сказал дону Хуану, что видел огоньки, мелькавшие перед моими глазами, и думал, что видел их потому, что находился из-за холодной ярости почти на грани обморока.
– Ты не был на грани обморока, – ответил дон Хуан. – Ты был на грани самостоятельного вхождения в состояние сновидения и видения духа, так же как Талиа и мой бенефактор.
Я сказал дону Хуану, что отнюдь не великодушие заставило меня отдать свертки, а лишь холодная ярость. Я должен был сделать что-нибудь, чтобы успокоиться, и первое, что попалось мне под руку, были свертки.
– Но именно об этом я тебе и говорю. Твое великодушие не есть нечто подлинное, – сказал он и рассмеялся.
Билет в безупречность
Пока дон Хуан говорил о том, как разбить зеркало саморефлексии, совсем стемнело. Я сказал ему, что чудовищно устал, и предложил прервать наше путешествие и вернуться домой. Однако он настаивал на продолжении пути, заметив, что необходимо использовать каждую минуту наших с ним встреч, чтобы рассмотреть истории магов или вспоминать происходившие у меня сдвиги точки сборки.
Я был не в духе и пожаловался на то, что сильная усталость может породить во мне чувство неуверенности и неопределенности.
– Твоя неуверенность вполне понятна, – сказал дон Хуан как нечто само собой разумеющееся. – В конце концов, ты имеешь дело с новым видом непрерывности. Нужно время, чтобы привыкнуть к ней. Воины проводят годы в таком состоянии, когда они уже не обычные люди, но еще и не маги.
– Что с ними происходит? – спросил я. – Они выбирают что-то одно?
– Нет. У них нет выбора, – ответил он. – Все они в конце концов осознают, что стали магами. Трудность заключается в том, что зеркало саморефлексии чрезвычайно могущественно, и его можно одолеть только после беспощадной битвы.
Он замолчал и, казалось, ушел в свои мысли. Тело его напряглось, как это бывало не раз, когда, по моим наблюдениям, он погружался в своего рода глубокую задумчивость, которую он сам характеризовал как сдвиг точки сборки, делающий возможным вспоминание.
– Я хочу рассказать тебе историю о билете мага в безупречность, – вдруг сказал он после почти получасового молчания. – Сейчас ты услышишь историю моей смерти.
И он стал описывать события, происходившие после его прибытия в Дуранго, когда он все еще был переодетой женщиной и около месяца скитался по Центральной Мексике. Он сказал, что старый Белисарио доставил его прямиком на гасиенду, чтобы спрятать от преследовавшего его чудовищного человека.
Сразу по прибытии дон Хуан – довольно смело, если принять во внимание его замкнутый нрав, – представился всем, кто жил в доме. Среди его обитателей было семь красивых женщин и странный необщительный мужчина, не проронивший ни слова. Дон Хуан восхитил прелестных женщин своим рассказом о чудовищном человеке. Больше всего им понравилась его маскировка, которую он до сих пор носил, а также связанная с ней история. Они без устали слушали рассказ о подробностях путешествия дона Хуана и наперебой советовали, как усовершенствовать знания, полученные им за время путешествия. Дона Хуана удивляли их непостижимые для него уравновешенность и уверенность.
Семеро женщин были утонченными особами, и ему было хорошо с ними. Он полюбил их и доверял им. Они обращались с доном Хуаном с уважением и учтивостью. Однако что-то в их глазах говорило ему о том, что под внешним очарованием таится ужасная холодность, невыносимая для него отчужденность.
Однажды дону Хуану пришла в голову мысль о том, что, поскольку эти женщины так раскованны и не обращают внимания на формальности, все они, должно быть, легкого поведения. Однако он быстро понял, что это не так.
Однажды он остался один и пошел бродить по округе. Его поразили размеры особняка и прилегавших земель. Никогда ничего подобного он не видел. Это был старый дом колониальных времен, обнесенный высокой стеной. Внутренние балконы были уставлены цветочными горшками, а в патио росли громадные фруктовые деревья. Их тень вызывала ощущение тишины, уединения и умиротворения.
Комнаты в доме были просторными. На первом этаже вокруг внутренних двориков были открытые переходы. На верхнем этаже располагались загадочные спальни, куда дону Хуану входить не разрешалось.
Впоследствии он был немало удивлен возникшим у женщин глубоким интересом к его благополучию. Они делали для него все. Казалось, они ловили