Читать интересную книгу Паника в ложе "В" - Джон Карр

Потом мы услышали рассказ преданной компаньонки в офисе этого театра и познакомились с таинственной газетной вырезкой, благодаря которой смогли идентифицировать Лютера Маккинли, или Джона Фосдика.

Этот рассказ, леди и джентльмены, был еще более любопытным, чем казался!

Марджери Вейн, безусловно, видела ту же вырезку, что и мы, так как мисс Харкнесс упоминала о ней в присутствии своей подруги. Но какие у нас были доказательства, что кто-то здесь, в Ричбелле, вырезал эту заметку из газеты, положил в конверт и отправил авиапочтой во Флориду?

— В то время, — ответил лейтенант Спинелли, — только никем не подтвержденные слова самой мисс Харкнесс. Она сказала, что леди Северн, должно быть, сохранила конверт, так как всегда все хранила. Вы попросили меня поискать конверт среди ее вещей в отеле — я поискал, но не смог его обнаружить.

— Элизабет Харкнесс была умна — мисс Вейн как-то заметила, что Бесс может придумать любой план. Однако она добавила, что Бесс не хватает твердости, и в этом была ее ошибка. Элизабет Харкнесс старалась по возможности говорить правду. Она даже призналась, что получала нью-йоркские газеты везде, куда бы ни отправлялась. Ей ничего не стоило вырезать заметку из газеты, полученной в Майами, и показать ее мисс Вейн, как якобы анонимно присланную по почте. А очень странная история, которую она нам поведала…

— Что такого странного в этой истории? — спросил Филип Нокс.

— Подумайте сами! — Доктор Фелл свирепо нахмурился. — По ее собственному признанию, мисс Харкнесс было известно, что Фосдик плывет на «Иллирии» вторым классом. Она решила, руководствуясь теми же данными, что и мы, что это Фосдик стрелял сквозь стеклянную панель, но тем не менее не сообщила об этом Марджери Вейн! В этом мы можем не сомневаться, так как в противном случае мисс Вейн тут же использовала бы это в качестве очередного оружия против того, кого она считала своим смертельным врагом. Если бы преданность Бесс свой подруге действительно не имела границ, в чем она пыталась нас убедить, то она, безусловно, упомянула бы ей об этом открытии. Однако мисс Харкнесс этого не сделала. Почему?

Наша отважная Бесс, пребывая в ночь с воскресенья на понедельник во вполне понятном напряжении, повторила свою историю несколько раз и лишь однажды слегка потеряла самообладание. Тем не менее она начала представать в несколько странном свете. По словам мисс Харкнесс, она была едва знакома с Джоном Фосдиком, и то много лет назад. Но в ее рассказе Фосдик присутствовал буквально повсюду. Симпатия к нему сквозила в каждом слове. Мисс Харкнесс даже в точности назвала нам его рост — пять футов восемь дюймов, в чем лейтенант удостоверился по паспорту. Как же это можно объяснить, если Фосдик ничего для нее не значил?

Но Кейт Хэмилтон следующей ночью снабдила нас ключом к разгадке. Она смогла это сделать, будучи единственным из членов труппы Марджери Вейн, входивших и в старую Уэстчестерскую труппу.

Каковы же были в те далекие дни отношения между молодым актером, обладавшим — цитирую — «поразительным обаянием», и, очевидно, весьма невзрачной и бесцветной молодой женщиной на год или два старше Марджери Вейн, которая жаждала внимания и никогда его не получала?

Фосдик соблазнил Бесс? Или это была всего лишь лишенная порывов страсти викторианская идиллия, перенесенная в 20-е годы? Здесь нам снова приходится вступать в область догадок, но мы можем не сомневаться, что она никогда его не забывала, хотя не встречалась с ним в последующие годы — бдительная Марджери этого не допустила бы. Женщина вроде Бесс способна лелеять свою давнюю любовь до смертного часа. Здесь я, к сожалению, сам вынужден забежать вперед, но это поможет нам уяснить последовательность событий.

Что почувствовала Бесс на борту «Иллирии», увидев старого и больного Джона Фосдика, волочащего свои кости в Нью-Йорк в последней надежде получить работу? Такая женщина не отвернулась бы от него — думаю, прежняя любовь вспыхнула бы с новой силой. Должно быть, она догадалась в Нью-Йорке, если не раньше, что неумолимая Марджери расстроит замыслы Фосдика и не даст ему работать в новой труппе. Конечно, мистер Бэрри Планкетт, который старается казаться суровым, являясь в действительности самым мягкосердечным человеком в мире, мог не согласиться с могущественной Марджери и дать бедняге работу. Но этого не допустил бы Джадсон Лафарж с его деловой проницательностью. Фосдику было не на что рассчитывать.

Элизабет Харкнесс ничем не могла ему помочь. А в апреле она прочитала в нью-йоркской газете, что Джон Фосдик покончил с собой в захудалом гостиничном номере.

Конечно, было нелегко справиться с вошедшей в привычку сорокалетней преданностью своей патронессе. Но еще труднее было вырвать из сердца давно пустившую в нем корни великую любовь. Своим последним поступком Марджери Вейн переполнила чашу — она должна была умереть! И Элизабет Харкнесс хватило духу, сидя в кабинете наверху, рассказывать нам о своем тяжком горе!

— Самое странное, — заметил Нокс, — что, когда она все это рассказывала, я был готов поклясться, что вы искренне тронуты.

Лицо доктора Фелла приобрело свирепое выражение.

— Так оно и было! — подтвердил он. — Я был тронут трагической иронией судьбы: рука той, что казалась воплощением верной дружбы, поразила насмерть объект своей преданности. И, говоря откровенно, я испытывал к этой женщине некоторую жалость. Леди и джентльмены, никогда не убивайте того, кто, как вам кажется, дурно с вами обошелся; впоследствии вам может понадобиться его (или ее) моральная поддержка. Нет, история нашей Бесс далеко не во всем была лживой. К тому же у нее, как и у многих убийц, имелись основания для того, что она совершила.

Среди нас мягкосердечен не только мистер Планкетт. Я мог бы закрыть глаза на доказательства и позволить Элизабет Харкнесс выйти сухой из воды, как позволял иногда некоторым другим нарушителям закона, если бы она, заставив одну женщину подтвердить ее алиби, не попыталась убить и ее. Ибо когда Бесс рассказывала свою историю в кабинете…

Во время этого монолога Джуди Нокс не проронила ни слова. Она тихо сидела на стуле, но в ее глазах застыл страх. Теперь она вскочила на ноги.

— Едва ли я хочу слышать эту часть ваших объяснений, — заявила Джуди. — Фактически не только не хочу, но и не могу! Прошу меня извинить. И не ходи за мной, Фил. Я подожду тебя в фойе.

— Вам незачем покидать нас, миссис Нокс, — возразил доктор Фелл. — Вы ничего не могли поделать — вас вынудили так поступить. Примите наши с лейтенантом уверения, что вам абсолютно нечего опасаться.

— Неужели вы не понимаете, что это не имеет никакого отношения к убийству? Я не в силах слушать, как вы будете рассказывать им совсем о другом! Конечно, я подожду тебя в фойе, Фил, но когда ты об этом узнаешь, то сам не захочешь, чтобы я тебя ждала.

— Не понимаю вас, мадам. Помимо убийства, я не намерен рассказывать ни о чем, касающемся вас. Что бы мисс Вейн против вас ни имела, это не мое дело, да и в любом случае это уже давно быльем поросло.

Но Джуди ничего не желала слушать.

— Ты не захочешь, чтобы я тебя ждала, — крикнула она, — и вообще больше не захочешь меня видеть! Прощай, Фил! — И, стуча каблуками, Джуди побежала по сцене и по коридору к железной двери.

Лейтенант Спинелли сердито повернулся:

— Это нас ни к чему не приведет! Сядьте, мистер Нокс! И вы тоже, доктор Фелл! Вы начали говорить…

Доктор Фелл глубоко вздохнул:

— Я уже сказал, что, когда Элизабет Харкнесс рассказывала свою историю в кабинете, в моем неповоротливом уме забрезжила идея относительно того, как было совершено убийство. Последовавшее далее упоминание о Хансе Вагнере превратило мои подозрения в уверенность.

— Это мы уже поняли, маэстро. Но не объясните ли вы нам, какое отношение имеет к этому делу знаменитый бейсболист?

— Значит, он был знаменитым бейсболистом? — осведомился доктор Фелл. — Я слышал это от нескольких персон (как сказал бы судья Каннингем), хотя сам не мог бы в этом поклясться. Во время моего единственного визита на бейсбол много лет назад, когда бруклинские «Доджеры» были в Бруклине, а не в Лос-Анджелесе, у меня лишь сложилось впечатление, что Бруклин — святая земля, которую лучше не осквернять посторонним… Боюсь, — доктор Фелл взмахнул потухшей трубкой, — что мое замечание вновь было неверно понято. Хансом Вагнером звали не только знаменитого бейсболиста, но и ночного сторожа этого театра — причем, кажется, весьма неумелого. Он должен был следить, чтобы Усталый Уилли не пробрался на балкон, и потерпел неудачу. Для меня слова «Ханс Вагнер» означали балкон или — дабы соблюсти точность и избежать дальнейшего непонимания — уровень балкона. Вот подлинное объяснение тайны.

— Да ну? — усмехнулся Бэрри Планкетт. — Лучше поведайте нам все до конца, о мудрец, а то у Энн в трусиках уже завелись муравьи. Никогда бы не подумал, что малышку так интересует убийство!