Читать интересную книгу Факел - Уилдер Пенфилд

Она посмотрела на него с печальной улыбкой и продолжала:

— Я должна умереть? Но все равно ты мне, наверное, правды не скажешь. Ты молчишь. Ты просто сидишь рядом. Но в моих мыслях ты говоришь со мной! У меня было время подумать об очень многом. Когда ты вернулся из Галасарны, я поняла, что проиграла. Проиграла этой девушке, Дафне, которая последовала за тобой туда. Она красивее меня? Или просто ближе тебе, больше похожа на твою мать? Мне хотелось бы увидеть ее прежде, чем меня не станет. Ах, если бы у меня были отец и мать, как у нее! Но я никогда не знала их. Кто-то оставил меня, совсем беспомощного еще красного младенца, в глиняном сосуде в святилище богини любви. И поэтому мой приемный отец посвятил меня науке Афродиты. Мой ум образовывали наподобие мужского, чтобы со временем я преуспела в ремесле гетеры, подруги мужчин. Но я не знала материнских объятий, не знала отцовской ласки. Я слышала, что есть любовь, не похожая на сделку, непродажная. Я мечтала о ней. Я жаждала ее. И мне казалось, что с тобой я ее обрету.

Ее глаза медленно закрылись, но несколько минут спустя она продолжала:

— Нет, я не буду спать. Быть может, я говорю слишком много и уже надоела тебе. Но я все время думаю, и мне хочется, чтобы ты узнал мои мысли… Да, умереть — это лучший выход. Ребенок, которого я носила под сердцем, мертв. Я не сумела выиграть. А для гетеры проигрыш хуже смерти. Проигрыш означает страшную жизнь портовой шлюхи. Прав был Софокл:

«Игрок разумный, бросив кости,Без спора проигрыш свой платит».

И я готова заплатить. Но хороший игрок должен быть способен на большее: он должен уметь равно смеяться и над проигрышем, и над выигрышем. — Она улыбнулась ему. — Вот будет хорошо, если ты останешься со мной до конца и я смогу сказать себе, что Гиппократ — мой… на всю мою жизнь!

Она засмеялась.

— Нет, у меня не помутилось в голове от жара. Тебе это покажется странным, но я счастлива. Приведи сюда Дафну, чтобы она увидела мое торжество. Конечно же, она не захочет лишить меня этих нескольких дней твоей дружбы.

Она коснулась его руки, но он по-прежнему молчал.

— Что сказала Антигона, когда ее уводили в могильный склеп? Ты помнишь? Начиналось так:

«Лишь краткий срок, чтоб угождать живым…»

Она посмотрела на него, и он произнес следующую строку:

«Но вечность вся, чтоб умерших любить».

Фаргелия опять засмеялась.

— У тебя на глазах слезы, Гиппократ. И я все-таки заставила тебя заговорить. Да, теперь ты мой навеки — до конца той жизни, которая мне осталась, и всю мою смерть. — Что ждет нас за могилой? — спросила она, помолчав. — Ты ведь, наверное, сидел у постели многих людей, когда они уходили в неведомый край.

— Об этом мы ничего не знаем, — ответил он. — Тебя, я полагаю, ждет покой и, может быть, любовь более высокая, чем та, которую ты испытала.

— Да, именно ее я и искала — любви, более высокой, в которой есть место не только телу. Но когда тела не останется вовсе… что тогда? Будет ли бог любить меня? Впрочем, ты говорил о покое и о более высокой любви, и, значит, может случиться и так. По-моему, я начинаю видеть сны.

Глаза ее сомкнулись, дыхание вскоре стало ровным и сонным. Гиппократ осторожно положил ее руку на шелковую простыню и на цыпочках вышел из комнаты. Поговорив с вдовой Ликией, он покинул ее дом и принялся бесцельно бродить по улочкам старинного города. Грустное и спокойное мужество Фаргелии глубоко тронуло его. И у кого есть право сказать, что Фаргелия недостойно Распорядилась своей жизнью?

Что ждет за могилой? Ждет ли тех, кто уходит туда, любовь бога, как надеется Фаргелия? Вот и Сократ, вспомнилось ему, тоже чаще говорил не об олимпийских богах, а об одном боге, как она.

Размышляя об этом, Гиппократ продолжал идти вперед и, сам того не заметив, поднялся на холм, где находилась школа книдских асклепиадов. Он подошел к воротам и постучал. Привратник впустил его, и он направился прямо к книгохранилищу. Проходя мимо палестры, он заглянул внутрь. На всех столах, расставленных вдоль стен, лежали люди — массажисты терли и мяли их обнаженные тела. Рядом с каждым столом стоял сосуд с лекарственным маслом, которым так гордился Эврифон.

Вдруг он увидел Буто: кулачный боец, обнаженный по пояс, усердно разминал дряблые мышцы пожилого толстяка. Буто также увидел Гиппократа и, к большому удивлению последнего, вышел к нему.

— Мне дали тут работу, — объяснил он, — пока Клеомед не начнет снова готовиться к играм. В следующий раз он победит — после того как женится на Дафне и выкинет ее из головы. Это он из-за нее проиграл. И если кто-нибудь попробует помешать ему жениться на Дафне, ему… ему плохо придется.

Гиппократ вошел в хранилище, так и не решив, были ли эти слова угрозой. Он остановился во внутреннем дворике и осмотрелся. Все помещения, выходившие во дворик, были заставлены аккуратно изготовленными ящиками. Юноша, что-то читавший в одной из комнат, узнал Гиппократа и поспешил помочь ему.

Он подвел его к большому ящику, открыл крышку и указал множество свитков.

— Вот здесь, — объяснил он, — на наружной стенке ящика Эврифон сам написал список всех трудов Алкмеона.

Гиппократ выбрал свиток с двумя ручками, озаглавленный «О природе».

Он положил свиток на стол во дворике. Затем сбросил плащ, сел, подставив шею и плечи горячему солнцу, и принялся читать.

Вскоре юноша скатал свой свиток и встал, собираясь уйти. Он робко кашлянул, и, когда Гиппократ поднял голову, нерешительно произнес:

— Мои учителя часто рассказывали нам о твоих взглядах. Я мечтаю поехать на Кос и стать твоим учеником. Мой отец напишет тебе. — И он выбежал вон, не дожидаясь ответа. Гиппократ улыбнулся и вернулся к прерванному чтению.

«Пока тело здорово, — читал он, — в нем существует правильное смешение элементов — влажного и сухого, горького и сладкого, горячего и холодного. Во время же болезни один из элементов начинает главенствовать над другими. И это нарушает гармонию между элементами. Устанавливается монархия одного элемента и уничтожается демократия здоровья».

Он оторвался от свитка. Это, решил он, объяснение с помощью гипотезы. Конечно, жар является непременным элементом всех живых тел. И лихорадка Фаргелии связана с избытком жара. С другой стороны…

Нить его мыслей была оборвана скрипом дверных петель. Маленький мальчик закрывал за собой дверь в глубине дворика. Наверное, это вход в дом Ктесиарха, подумал Гиппократ. Мальчик подошел к нему, сияя дружеской улыбкой.

— А я знаю, кто ты, — сказал он. — Ты Гиппократ. Я тебя видел сегодня утром. А ты знаешь, кто я?

Гиппократ улыбнулся.

— Ты Ктесий, сын Ктесиарха, внук Ктесиоха. А как поживает черепаха?

— Спасибо, хорошо. Только знаешь, что она сделала? Она снесла яйцо. Оно у Дафны. Дафна говорит, что из него вылупится маленькая черепашка, если только мы будем держать его на солнце. Мы посадили черепаху в ящик с песком. И Дафна нашла яйцо в песке. Его там черепаха спрятала. Знаешь, она всползла на гору от самого моря, чтобы нести тут яйца. Так сказала Дафна.

— Это, наверное, черепаха-женщина, — заметил Гиппократ.

— Не знаю. — Ктесий с сомнением покачал головой. — Я спрошу у Дафны, когда она освободится. А то сейчас она занята. — Мальчик снова весело ему улыбнулся. — Я пойду к ней. — С этими словами он вышел из хранилища, громко захлопнув за собой дверь.

В хранилище вновь воцарилась тишина, но Гиппократ положил свиток к себе на колени.

Фаргелия сказала, что хочет увидеть Дафну. Только ли из любопытства? Но как может он позвать Дафну к Фаргелии? Он не хочет, чтобы они встретились. Хуже этого ничего придумать нельзя. Он вздохнул и вдруг понял, что очень хочет есть. Однако прежде, чем искать харчевню, следует заглянуть в дом вдовы.

В воротах он столкнулся с возвращавшимся домой Эврифоном. Тот поздоровался с ним очень холодно.

— Фаргелии, — сказал он, — стало как будто немного лучше. Но каков бы ни был исход, я настаиваю, чтобы ты не пытался встретиться с моей дочерью.

Гиппократ хотел было ответить, но Эврифон только покачал головой и пошел дальше.

Гиппократ постучался в дверь дома вдовы Ликии, и служанка открыла ему. Отдав ей плащ, он быстро направился во внутренний дворик. И вдруг, к величайшему своему удивлению, увидел там Олимпию. А в комнату Фаргелии кто-то входил. Не может быть… Но это все-таки была Дафна. Худшее случилось, подумал он.

К нему подбежала радостно взволнованная вдова.

— У нас гости, — почти кричала она. — Жена первого архонта Коса.

— Мы с ним знакомы. — И Олимпия засмеялась своим низким грудным смехом. — Он ведь тоже с Коса! Мне очень грустно, что Фаргелия так больна. И как же должен страдать ты сам, Гиппократ!