Читать интересную книгу Рандеву с йети - Никита Велиханов

R.

Ирина прожила у Лесника до осени. Из университета ее, естественно, отчислили — за непосещаемость и за несданную сессию. Из общаги, соответственно, тоже выписали. Кое-какие вещи, правда, удалось собрать — отчасти по знакомым, которые «сберегли у себя», отчасти у комендантши, которая на всякий случай хранила шмотки безвременно выбывших жильцов в кладовке возле вахты.

Лесник недаром был Лесник. Первые две недели он постоянно отпаивал ее какими-то травами, и Ирина на удивление быстро пришла в норму — и по весу (она похудела килограммов на пятнадцать, хотя и до того была отнюдь не из пышек), и по общефизическому состоянию. Если и возникла у нее за полгода наркотическая или алкогольная зависимость, то Лесниковы травы сделали свое дело четко и быстро. И Лесникова психотерапия. Потому что за пару летних месяцев он умудрился влюбить в себя Ирину полностью и беззаветно. И вернуть ей смысл жизни. Влюбить не так, как влюбляются девочки в более старших мужчин, в поисках надежности, уверенности, крепкого плеча и в расчете на долгую и совместную жизнь. Лесник, к удивлению Ирины и даже к некоторой с ее стороны обиде, не предпринимал никаких попыток воспользоваться своим правом спасителя и воссоздателя из праха. Он был просто — старший товарищ. Который мог и хотел очень многому ее научить. И она ему за это была благодарна, и с готовностью взялась за учебу. Уверенность в себе и в жизни он ей вернул не душеспасительными беседами. Бесед он вообще не вел. Он просто был, был рядом, но постоянно занимался какими-то своими делами, в которые Ирину не посвящал, но особо от нее и не прятался, и даже давал время от времени понять, что и для нее, для Ирины, найдется в этих его делах — очень осмысленных и важных — свое, только ей уготованное место.

И вот эта перспектива — перспектива осмысленности и нужности — сделала то, чего не сделала бы, наверное, никакая психотерапия. Ирине захотелось жить. Мало того, буквально через месяц она вдруг поймала себя на том, что смотрит на свой предшествующий жизненный опыт совсем другими глазами — глазами взрослого человека, для которого все эти подростковые проблемы именно и есть — подростковые проблемы. Задержалась девочка в детстве. Заигралась в дочки-матери. И устроила себе из простенькой бытовой ситуации конец света. Сама устроила. Олег, конечно, сволочь, но все свои проблемы она себе нагородила сама. Вот ее и повело. Тяга, так сказать, к самоуничтожению. Обычный выход слабых. Обычный подростковый страх перед ответственностью. За себя, за свою жизнь, за свои поступки. Страх перед выбором. Лучше вообще никакого выбора. Лучше вообще ничего. Сложить конечности на брюшке и тихо пойти ко дну.

Теперь ей отчего-то не хотелось быть слабой. Теперь ей хотелось быть сильной. И если не все самой решать за себя, то по крайней мере самой выбирать, кому она доверит принимать решения. Потому что она теперь знала, кому это может доверить. Леснику.

Она несколько раз пыталась задавать ему вопросы. Он не то чтобы отказывался ей отвечать. Он отвечал, и иногда даже очень подробно. По поводу того, чем он в жизни занимается. Работает. Всеми частями тела. Хотя предпочитает — головой. В чем заключается его работа? В том, чтоб отделять зерна от плевел. Зерна — в землю, будет урожай. Плевела — тоже в землю, и осиновый кол в спину. То, как он дрался тогда, ночью — это тоже его работа? Да, это тоже. Хотя предпочтение отдается голове. Это что, какой-то спецназ? В данном случае именно так. Спецвас. Специально для вас, гражданка Рубцова. А если серьезно? А если серьезно — тебе этого знать покуда незачем. Всему свое время. Подрастешь, перестанешь в соплях путаться, будешь сама на что-то годна, вот тогда будешь задавать вопросы об именах и целях. Ясно? Ясно. Что ничего не ясно. Но даже и в этом отсутствии ясности было что-то правильное и, главное — многообещающее. Здесь был смысл.

Лесник не был богат, но не был и беден. Все, что ему было нужно, появлялось как бы само собой, почти из ниоткуда. Раз в день приходила женщина, лет пятидесяти, очень приветливая и молчаливая. Она убиралась в квартире и готовила еду. Очень быстро и чисто убиралась, и очень вкусную готовила еду. Продукты Лесник время от времени запасал сам. Денег у него было много — Ирина сама видела. Но покупались всегда вещи только необходимые, если считать необходимой возможность позволить себе время от времени какую-нибудь маленькую роскошь. Ирине нужна была одежда — старая почти вся была либо негодной, либо потерялась — Лесник отправился с ней по магазинам, одел и обул с ног до головы, очень удобно и стильно, и выбросил, не моргнув глазом, совершенно астрономическую с точки зрения Ирины сумму. А когда она, краснея и бледнея, пообещала ему, что вернет все до копейки, как только начнет сама зарабатывать, он посмотрел на нее как-то странно и молча пожал плечами.

Постепенно, как только у них начались тренировки, выяснилось, что он действительно имеет отношение к каким-то спецслужбам, но отношение несколько, на взгляд Ирины, странное. На службу он не ходил. То есть время от времени он пропадал куда-то — на два часа, на двадцать часов, на двое суток. И, вернувшись, неизменно ложился спать. А потом вставал как ни в чем не бывало и продолжал заниматься с Ириной. Потому что занятия у них теперь шли постоянно и по совершенно потогонной системе. И даже перед тем как в очередной раз исчезнуть, он оставлял ей четкие и детальные указания: как, что и когда делать.

Он учил ее владеть собственным телом. Рукопашный бой, разные виды оружия — это все потом. Первое и главное — это владение собственным телом. Оружие — лишь продолжение тела, которое иногда может сделать больше, чем само тело. Но тогда, когда не можешь без него обойтись. Или когда тебе с ним по какой-то причине удобней. А сбивать человека с ног вовсе не обязательно, если он тебе мешает. Победить его можно, ни разу не тронув его даже пальцем. Хотя умение сбить противника с ног всегда должно быть при себе, потому что чем разнообразнее твои тактики, тем проще достигается цель.

К сентябрю Ирина понемногу начала становиться другим человеком. Собранным, уверенным в себе, знающим, чего он хочет. И в данный момент, и на более далекую перспективу. В сентябре же она опять отправилась в университет. Поначалу она собиралась было и эту страницу своей биографии перевернуть и забыть о ее существовании, но когда она сказала об этом Леснику, он только удивленно поднял на нее глаза. Главное — еще раз, для особо непонятливых — это голова. И ежедневная гимнастика для духа и мозга куда важней ежедневной гимнастики для мышц. «Кроме того, — и Лесник сделал многозначительную паузу, — мне нужен специалист по структурному анализу текстов. Любых текстов. На всех европейских языках. И, по возможности, не только европейских. Так что иди, девочка, иди и учись».

Ирина сдала экзамены за прошлую сессию. И сдала их очень хорошо. Лесник давал ей упражнения не только на гибкость суставов и на силу удара — но и на гибкость мышления, и на силу памяти. И те дисциплины, которые раньше давались ей, почти круглой отличнице, не то чтоб безо всякого труда, теперь щелкались как орешки.

В тот вечер, когда она пришла домой с радостным известием: все осталось позади, ее зачислили обратно, и даже назначили стипендию (как так вышло, она не поняла, но подозревала, что у Лесника были свои каналы воздействия на внутриуниверситетскую ситуацию) — в тот вечер Лесник позволил себе очередную небольшую роскошь. Было шампанское, настоящее шампанское из Шампани, был легкий ужин, были фрукты, и все это настолько не вязалось с привычным образом Лесника, что Ирина даже не удивилась, когда вечер закончился-таки в постели. И, в конце концов, бывают вещи, которые случаются как будто сами собой. Эта ночь осталась в ее памяти как некая отдельная реальность, как сон, не имеющий никакого — или почти никакого отношения к ее дальнейшей жизни. Или как обряд инициации. Ее приняли. Она стала — своя. И жизнь от этого не стала проще. Наоборот, она стала сложнее.

Работать приходилось теперь по восемнадцать — девятнадцать часов в сутки. Два последних курса университета Ирина поражала преподавателей неуемной тягой к знаниям и невероятными способностями во всем, что касалось систематизации и приведения к какой-то своей, самостоятельно выстроенной логике любых, даже самых далеких, казалось бы, друг от друга блоков информации. Помимо основного английского и обязательного второго французского она взялась щелкать один за другим сперва практически все германские — немецкий, датский, шведский, норвежский, голландский; потом перешла на романские — испанский, итальянский, румынский, португальский. Затем настала очередь славянских языков, под конец она взялась было и за арабский, но далеко уйти не успела — нужно было защищать диплом.

Не всеми языками она владела в совершенстве; в большинстве случаев в этом не было необходимости. По большому счету, свободно после университета она говорила только по-английски, по-немецки, по-французски и по-испански. На остальных читала. Времени на разговорную практику все равно не хватило бы. Но для того, чтобы работать с текстами, этого было вполне достаточно. Диплом между тем она защищала по структурной лингвистике — выбрав в качестве объекта исследования, для того чтобы хоть как-то увязать тему с основной специальностью, структурные изменения в негритянском варианте американского английского — в первой половине XX века, на материале криминального арго негритянских банд. Тема была несколько своеобразная, и на защите возникло несколько довольно забавных моментов, потому что та часть профессуры, которая разбиралась в структурной лингвистике, по большей части не тянула по негритянской фене — даже те, кто довольно сносно говорил на литературном английском. А для специалистов с романо-германского отделения структурно-лингвистический научный жаргон был едва ли понятней самого крутого гарлемского «базара». Однако диплом она получила с отличием — и тут же укатила на полтора года в Карелию, в тамошние тренировочные лагеря, где ей пришлось забыть на время о структурной, да и вообще обо всякой лингвистике, но зато познакомиться с Лесником в новом качестве — как с инструктором по технике выживания.