Сон всегда начинался одинаково: ей приходилось отплевываться от мелкого песка, забившего рот и нос. Она кашляла, чихала и не понимала, почему не может просто смахнуть с лица бесчисленные красные песчинки. Руки вроде бы на месте, но не поднять, к лицу не поднести. Она напрягалась до ломоты в плечах, до крика, рвущего горло, и только когда казалось, что от натуги лопнут глаза, она наконец побеждала бессилие рук. Вернее, того, что она ощущала как руки. А вообще из плеч у нее росли крылья. Ярко-синие, как редкий камень лазурион из Заморья. Мощные, но бесполезные, потому что перья, липкие от крови, только беспомощно трепетали, не смахивая песок.
Кровь была чужая, Лала это точно знала. Слишком уж темная и пахнущая птичьим пометом. Лале до слез было жаль того, чья кровь осталась на крыльях, потому что Мастер Смерти чует, первая это кровь или последняя. Слезы отмывали щеки от песчаной пудры, а когда Лала облизывала губы, то слезные дорожки, убегающие на подбородок, оказывались сладкими. Язык неизменно прилипал к небу, становилось страшно, но позвать на помощь было некого. Да и слова не складывались. Только писк, похожий на соколиный. Лала била руками-крыльями, вздымала брызги песка и поднимала ураган. А потом, когда ничего, кроме красной песчаной стены, не было вокруг, ей становилось очень тепло и хорошо, она сворачивалась в клубок, укрывалась синими перьями и выныривала из сна прямиком на тюфяк, распластанный под окном, завитым крылоцветом.
Все бы ничего, но на пальцах и запястьях появлялись ссадины, будто она и впрямь сражалась с песком. Она, конечно, избавлялась от мелких ран с помощью снадобий, но любое тело привыкает к лекарствам и слабее подвергается исцелению. Ссадины становились все заметнее. И запах чужой крови на синих перьях становился сильнее с каждой ночью, уже днем преследуя Лалу. Она принюхивалась к ранам соколов в надежде, что просто запомнила запах и чувствует его во сне. Но нет. Кровь соколов пахла иначе.
Даже Шойду понял, что с ней что-то не так. И когда он спросил ее, все ли в порядке, она решилась:
– Меня мучают сны, отбирают силы. Очень нужно толкование. Учитель Шай упоминал Книгу Сновидений – что она у кого-то из Совета есть, я не помню точно.
Шойду будто воткнул в нее тяжелый напряженный взгляд.
– Тебе тоже нужна книга Ашгара?
– Почему тоже? – Лала похолодела от догадки.
– Брат Шурн наказан за попытку украсть Книгу Сновидений из покоев Мастера Ашгара. Зачем ему книга, он не сказал даже… кхм… после очень пристрастного допроса. Лгал, что видел непристойные сны и хотел истолковать, но стеснялся спросить дядю. Полагаю, сейчас он уже здоров.
– Где он? Я могу его навестить?
– Не думаю. Оазис Ядовитого Ветра слишком далеко отсюда. У тебя нет столько свободного времени.
Лала вздохнула. Она не была уверена, что скрыла острый интерес к судьбе Шурна. Шойду, впрочем, ничего не заметил. Он озабоченно разглядывал руки Лалы.
– Тебя соколы ранят?
– Нет, – со вздохом ответила она. – Меня ранят сны.
– Давно? – живо заинтересовался он.
– Не помню. Но сейчас с каждой ночью все сильнее.
– Что ты видишь?
Лала уже приготовилась отвечать, но в голове будто натужно закашлялся Мастер Шай, и она покачала головой:
– Простите. Не могу сказать.
– Как знаешь. Иди тогда к птицам. – Шойду насупился и отошел от нее.
Лала смотрела в удаляющуюся спину и видела другого человека в красном плаще, так же уходящего от нее несколько лет назад. Только тогда вокруг была пустыня, а сама Лала не знала и не умела ничего. И кто знает, не окликни она тогда учителя Шая, как все повернулось бы. Вот уже полгода Мастер Шай не приходит к ней во снах. Что ей делать теперь, когда Книга не доступна, сил все меньше, а понимания как быть нет вообще? Она решилась:
– Синие крылья!
Шойду остановился так резко, будто его ударили.
– Что?
– Мне снится, что у меня синие крылья, они в крови, а вокруг песчаная буря. От этой бури по утрам ссадины на руках.
– Птиц с синими крыльями не бывает, – болезненным шепотом сказал Шойду.
– В Заморье они были. Но меня заботит не цвет перьев, а то, почему это все снится мне уже многие ночи. Ну и ссадины.
Лала подошла к нему и протянула запястья. Шойду не смотрел ей на руки. Он будто слепой смотрел внутрь своих мыслей. Потом вздохнул и пошел дальше, бросив ей вполоборота:
– Будет тебе Книга. На трое суток. Ашгар должен мне услугу.
Из пустыни после вечерней охоты Лала возвращалась с первыми звездами. Она никогда не торопилась, не к кому. Ей нравилось ехать по засыпающему городу, когда только мягкий стук шагов дрома и сонное попискивание соколов на плечах нарушают совершенство тишины. Суетливый Третий вздрогнул и чуть не упал, он уже глубоко спал. Лала подняла руку погладить его и зажмурилась – запястье оголилось, и Тик показался особенно ярким в наползающей ночи. Соколы давно смирились с присутствием анука на руке их человека, и это уже не мешало охоте или освоению почтовых навыков. К тому же служанки без опасения убирались в покоях Лалы, пересказывая жуткие истории о первых днях появления странной женщины с ядовитым ручным змеем в доме Мастера Шойду. И чем больше проходило времени, тем ядренее оказывались подробности. На деле же ануку было все равно, кто и что делает в комнате его хозяйки в ее отсутствие. Лишь бы вещи не выносили.
В тот вечер комната была как всегда идеально убрана, все на своих местах, но Лала остановилась в дверях как вкопанная. На тюфяке лежал объемный сверток. Забыв, что первым делом у них с Тиком вечерний ритуал – молоко и вино, она медленно, будто с опаской, протянула руку и потрогала сверток. Книга. Конечно, только книга может иметь такую форму. Лала бережно развернула мягкую слоистую кожу, которая не пропускает ни влаги, ни света, и чуть слышно ахнула. Древний манускрипт, инкрустированный обломками самоцветов, вмещал в себя бесчисленные строки толкований, мелким песком рассыпанных на полупрозрачных, тоньше крыла бабочки, страницах. Не дыша, Лала осторожно листала страницы и не могла прерваться, хотя в горле пересохло, а Тик все сильнее пек ее руку, стараясь обратить на себя внимание.
Она нашла, что искала. Но соединить в осмысленное объяснение не смогла. Синие перья, чужая кровь, песчаная буря, невозможность кричать в разной последовательности могли означать участие в великой войне, потерю любимых, спасение обреченной жизни, которая изменит ход вещей, наступление нового времени и даже разрушение собственного миропонимания. Лалу больше всего задело «спасение обреченной жизни». Это показалось очень важным. Она словно зацепилась за плохо отполированную доску и безуспешно пыталась вынуть занозу. Она Мастер Смерти и должна отнимать жизнь в обмен на силу и шуларты. Обреченных она не спасает, хоть и знакома с врачеванием. Смятенные