— Что-то не сходится, — наконец сказала Элеонора. — Дэймон ведет себя как истинный филантроп и, тем не менее, охотно поддерживает репутацию отъявленного негодяя, предпочитающего вести распутный образ жизни.
Гиэри криво улыбнулся.
— Это действительно не вписывается в его образ, но уверяю вас, что каждое слово, которое я вам сказал, — чистая правда. — Он помедлил минутку. — Я знаю, что у вас общее прошлое, леди Элеонора, поэтому прекрасно понимаю, почему вы о нем невысокого мнения, однако я думаю, что у вас наверняка сложилось о Дэймоне неверное представление…
Гиэри вдруг покраснел от смущения.
— Простите меня, с моей стороны было бестактно упоминать о ваших чувствах к нему. Мне не следовало говорить такое. Правда, я не хотел вас обидеть.
— Я не обижаюсь, мистер Гиэри, — ответила Элеонора с рассеянной вежливостью, поскольку ее ум был занят глубокими размышлениями. — Полагаю, что вы, возможно, правы. Я действительно судила о виконте предвзято.
— Ну, тогда вы не возражаете, если я расскажу ему о последнем злоключении, случившемся с принцем Лаззарой?
— Конечно же, нет. Думаю, нет смысла утаивать от него этот эпизод.
— Тогда я сообщу ему об этом позже, после бала. А вот и он. Возможно, вы пожелаете сами рассказать ему об этом?
Увидев Дэймона, направляющегося к ним через переполненный зал, Элеонора была застигнута врасплох.
Подозвав лакея, чтобы тот убрал бокалы с пуншем, мистер Гиэри встал и отвесил ей поклон.
— Прошу прощения, миледи, но я должен возвратиться к пожилым леди. Я все же надеюсь привлечь их к благотворительной деятельности в моей клинике.
Рассеянно кивнув ему в ответ, Элеонора почти не заметила, как доктор ушел, поскольку все ее внимание было сконцентрировано на приближающейся фигуре Дэймона. Когда он, наконец подошел, она изумленно смотрела на него.
— Даже не пытайся сказать, сладкая, что ты поражена, — сухим тоном заметил он.
— Еще бы, — произнесла девушка. — Я-то думала, что вы уже покинули бал.
— Я не мог уйти так скоро, поскольку Гиэри приехал со мной сюда в моей карете и я должен доставить его обратно домой.
Опустив глаза, Элеонора увидела, что Дэймон обут в крепкие однотонные туфли из коричневой кожи, создающие разительный контраст с его изящным дорогим бальным нарядом.
— Я купил их у лакея леди Хевиленд, — объяснил он происхождение обновки. — Они немного жмут, но попрошайкам не приходится выбирать. — Выражение его лица было мягким и веселым, и совсем не сердитым, как она того ожидала.
— Вы разве не намерены упрекать меня за злую шутку, которую я сыграла с вами? — спросила Элеонора.
— Нет, — ответил Дэймон, присев рядом с ней на свободное место. — По правде, говоря, я решил, что твой поступок можно извинить. Мне не следовало мешать твоим попыткам, строить романтические отношения с принцем и уж тем более становиться свидетелем того, как ты его целуешь.
Слова Дэймона удивили девушку больше, чем правда о его благотворительной деятельности, и она подозрительно взглянула на него. Не в его характере было сдаваться так легко. Но, возможно, она, думая, что видит этого человека насквозь, на самом деле совсем не знала его…
— Мистер Гиэри рассказал мне, чем вы занимались в Италии на протяжении последних двух лет.
Дэймон затаил дыхание. Казалось, каждый его мускул напрягся.
— И что же он сказал?
— А то, что, став свидетелем невыносимых мук своего брата, вы всеми силами попытались облегчить страдания чахоточных больных.
В темных глазах Дэймона ничего невозможно было прочитать. Он невозмутимо смотрел в переполненный зал.
— Почему вы мне никогда об этом не говорили? — пытаясь хоть как-то к нему пробиться, спросила Элеонора.
Он пожал плечами.
— Зачем?
Она пристально смотрела на его строгий профиль.
— Я бы тогда пришла к выводу, что в действительности вы не такой уж равнодушно-беззаботный негодяй, каким хотите казаться.
Его лицо стало непроницаемым, как будто он надел маску. А когда, наконец, Дэймон заговорил, его голос зазвучал с подчеркнутой медлительностью и холодностью.
— Какое теперь значение имеет то, что ты думаешь обо мне, ведь мы больше не помолвлены. А мое повторное предложение руки и сердца ты отвергла.
— Возможно, вы правы. Однако ваша способность сострадать поражает.
Он усмехнулся.
— Моя деятельность не имеет ничего общего с состраданием. Я действовал скорее из злости.
— Почему именно злости?
— Пусть лучше так, чем сентиментально упиваться своим горем. Строительство санатория было моим своеобразным протестом и способом влиять на людские судьбы.
— Вы не смогли спасти своего брата, поэтому решили помочь другим людям. Верно?
— Да.
Элеонора замолчала, размышляя, действительно ли Дэймон смирился со своей бедой. Это вызывало большие сомнения. Она закусила нижнюю губу, представляя себе горе, которое он, должно быть, испытывал, полную опустошенность от потери сначала своего брата, а потом родителей. Он был один-одинешенек, в целом мире. У нее-то, по крайней мере, оставался брат, который ее любил, утешал, постоянное присутствие которого притупляло ощущение боли.
— Мне жаль, что я унесла ваши туфли, — мягко сказала она. — Если вы хотите получить их обратно, то знайте, что я спрятала их в музыкальной комнате за шторами первого окна.
Дэймон догадался, что побудило Элеонору вдруг извиниться перед ним.
— Я не нуждаюсь в твоей жалости, Эль.
— Это не унизительная жалость, а просто проявление элементарного человеческого сочувствия. Я могу только представить себе, что было бы со мной, случись мне потерять Маркуса.
Лицо Дэймона оставалось серьезным и бесстрастным, но за этой суровой маской явно чувствовалась скрытая боль.
— Вам тяжело без Джошуа, да?
Страдание на миг исказило его мужественные черты, но он мгновенно взял себя в руки и прищурил глаза.
— Кажется, ты совсем забыла, где мы, милая, — отрывисто напомнил он. — Несчастная судьба моего брата неподходящая тема для разговора на балу. — И тотчас резко встал. — Тебе следует потанцевать с принцем.
А потом Дэймон ушел. Элеонора провожала его печальным взглядом, испытывая желание последовать за ним и утешить. Она сожалела об этом ненужном разговоре. Разумеется, ему совершенно не хотелось говорить о своем брате, а она невольно задела старую рану, причинив ему боль.
Дэймон, покидая бал, тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Он поймал себя на мысли о том, что было бы лучше, если бы он в самом начале прервал эту болезненную тему и уклонился от настойчивых вопросов и замечаний Элеоноры. Весь оставшийся вечер он ощущал, как сжимается сердце от воспоминаний о прошлом, и в очередной раз понял, что заставило его отказаться от женитьбы на Элеоноре — она вызывала в нем слишком сильные чувства, а он больше не хотел ни к кому привязываться.