Саманта кивнула. Она примерно догадывалась, как добился успеха хозяин дома.
– А сейчас вы довольны, что в свое время занялись бизнесом? – спросила она.
– Не могу с уверенностью ничего утверждать, – в голосе старика зазвучали печальные нотки. – Знаете, ведь когда-то я мечтал изменить весь мир подобно многим из вас – молодых людей. Я считал, что смогу с помощью своего богатства принести людям много добра. Но вот только так получается, что, как только погружаешься в мир бизнеса, где все время стоит вопрос о выживании, о способности удержать свои компании, удовлетворяя аппетиты владельцев акций, то незаметно теряешь интерес к великим прожектам и былым великодушным устремлениям.
Воцарилось молчание.
– И вообще, так ли плох этот мир, пока в нем есть мои прекрасные сигары? – закончил он с усталой улыбкой.
– А еще картины, подобные тем, что вы собрали, – вставила реплику Саманта.
– Вы покажете Сэмми и Тому свою коллекцию? – обратился к тестю Джулиан.
– Разумеется. – Пожилой аристократ поднялся из-за стола. – Воспользуюсь шансом похвалиться, пока вещи еще здесь.
Дворецкий услужливо отодвинул кресло Саманты, чтобы ей легче было встать. Она последовала за Кардуэллом сначала из столовой в холл, а потом по двум пролетам широкой лестницы на второй этаж.
На верхней площадке Кардуэлл приподнял большую китайскую вазу, из-под которой достал ключ. Саманта искоса бросила взгляд на Тома и заметила, как жадно он запоминает все детали – его глаза непрерывно блуждали по сторонам. Его особое внимание привлекло нечто, расположенное в нижней части дверного косяка.
Между тем Кардуэлл открыл массивную дверь и пригласил их войти. Картинная галерея занимала угловую комнату, служившую, вероятно, прежде гостиной, подумала Саманта. Стекла в окнах были укреплены вплавленной в них проволочной сеткой.
Кардуэлл получал явное удовольствие, проводя актрису мимо ряда полотен, кратко рассказывая историю приобретения каждого.
– Вы всегда были любителем живописи? – спросила она.
Он кивнул.
– Эту любовь прививает человеку классическое образование. Хотя оно многое обходит вниманием – например, искусство кинематографа.
Они остановились перед картиной Модильяни. На ней была изображена обнаженная женщина, преклонившая колени на полу. Очень реально написанная женщина, как показалось Саманте, с простоватым лицом, с неопрятно встрепанной прической, с угловато выпиравшими костями и с небезупречной кожей. Ей все это очень нравилось.
Кардуэлл оказался настолько обходительным, милым и полным своеобразного шарма человеком, что план ограбить его вызывал у нее теперь чувство вины. Но ведь он, так или иначе, собирался расстаться со своей коллекцией, а страховка покроет все возможные убытки. А кроме того, шериф Ноттингемский[19] тоже, возможно, обладал незаурядным обаянием.
Порой она задумывалась: уж не сошли ли они с Томом с ума? Быть может, Том заразил ее своим безумием как инфекцией, передававшейся через сексуальные контакты? Она подавила ухмылку. Боже, она не чувствовала такого прилива сил уже много лет.
На выходе из галереи она сказала:
– Не могу не выразить удивления вашей готовностью продать картины. Вы кажетесь настолько влюбленным в них.
Кардуэлл печально улыбнулся.
– Верно. Но против горькой необходимости нет иного средства. Приходится идти на жертвы.
– Мне понятны ваши чувства, – кивнула Саманта.
Глава третья
– Это на редкость дерьмовое решение с вашей стороны, Уиллоу, – сказал Чарльз Лампет.
Он посчитал употребление бранных слов в данный момент вполне оправданным. В понедельник утром он вернулся в свой кабинет после выходных дней, проведенных в загородном доме без телефона и без всяких забот, чтобы застать галерею в разгар неслыханного скандала.
Уиллоу стоял, вытянувшись в струнку, напротив письменного стола Лампета. Только что он достал из внутреннего кармана пиджака конверт и буквально уронил его на край стола.
– Мое заявление об уходе.
– В этом нет совершенно никакой необходимости, – решительно заявил Лампет. – Одураченными оказались все крупнейшие салоны Лондона. Господи! Да я сам видел картину и тоже повелся на обман.
– Репутации галереи может пойти на пользу моя добровольная отставка, – упорствовал Уиллоу.
– Нонсенс! А теперь считайте, что сделали благородный жест, но я вашего заявления не принял. И забудем об этом. Садитесь. Вот так, отлично! А теперь расскажите мне в точности о том, что произошло.
– Там есть все подробности, – сказал Уиллоу, указывая в сторону газет, лежавших на столе Лампета. – Статья о подделках во вчерашнем номере, а выдвинутые условия – в сегодняшнем.
Присев, он сразу закурил тонкую сигару.
– Расскажите своими словами.
– Это случилось, пока вы находились в Корнуолле. Мне позвонил этот тип по фамилии Реналь, сказав, что остановился в «Хилтоне». Сообщил о картине Писарро, которая могла бы нас заинтересовать. Я, разумеется, знал, что Писсаро у нас никогда прежде не продавался, и потому предложение показалось мне заманчивым. После обеда он привез картину.
– Но, как я думал, все холсты доставляла в галереи какая-то женщина, – вмешался Лампет.
– У нас получилось иначе. Он приехал сам.
– Занятно… Быть может, на то имелась особая причина? – задумчиво спросил как бы сам себя Лампет. – Но продолжайте, прошу вас.
– Что еще добавить? Вещь выглядела прекрасно. Типичный Писарро вплоть до подписи. И сертификат, заверенный «Менье». Я сразу оценил его в восемьдесят пять тысяч фунтов. Продавец просил всего шестьдесят девять. Как было не ухватиться за такую возможность? Он сказал, что представляет художественное агентство в Нанси, а потому недооценка им стоимости произведения выглядела естественной. Он просто не привык иметь дело с действительно великими картинами – подумал я. Через пару дней вернулись вы и одобрили приобретение, а мы выставили полотно в демонстрационном зале.
– Хвала всевышнему, мы не успели его продать, – с горячностью сказал Лампет. – Вы, конечно, уже убрали картину с глаз долой?
– Как только пришел на работу сегодня утром.
– А что с продолжением этой истории?
– Вы имеете в виду выкуп? Мы получили возможность вернуть большую часть потраченных денег. Это унизительно, но ничто в сравнении с позором оказаться в роли обманутых экспертов. А их идея с дешевыми мастерскими для молодых художников выглядит весьма похвальной инициативой.
– Какова ваша точка зрения? Что нам следует предпринять?
– Думаю, в качестве первого шага надо организовать встречу всех владельцев крупнейших галерей.
– Хорошо.
– Мы могли бы провести ее у нас?
– Не вижу, почему бы и нет. Только проделайте все как можно быстрее. Шумиха в прессе наносит большой урон.
– Она станет еще громче, прежде чем утихнуть. Полиция прибудет к нам позже утром.
– Тогда нам лучше успеть заняться работой до их приезда. – Лампет протянул руку, снял трубку телефона и сказал: – Принесите, пожалуйста, кофе, Мэвис, – потом расстегнул пуговицы пиджака и сунул в зубы сигару. – У нас все готово для выставки Модильяни?
– Да. Думаю, она пройдет с успехом.
– Что конкретно мы покажем?
– Три вещи лорда Кардуэлла, разумеется.
– Конечно! Причем их купят уже через несколько дней.
– Еще есть рисунки, которые я купил. Мы их с вами обсуждали. Они уже благополучно доставлены.
– Как насчет картин от других торговцев?
– Здесь у нас тоже полный порядок. Диксон одолжит нам два портрета, у Маги есть несколько скульптур. Кроме того, я заручился у «Десайдз» парой ню, выполненных карандашами и маслом.
– Какую комиссию потребовал Диксон?
– Он просил двадцать пять процентов, но я сбил его комиссионные до двадцати.
– Меня вообще удивляет, что он тратит на нас время, – проворчал Лампет. – Теперь нас будут считать лавчонкой в Челси, а не ведущей галереей Лондона.