Солана выглядит почти также плохо, когда подходит ко мне. Она вся в царапинах и синяках, и ее рана на ноге снова начинает кровоточить.
— Вот, — говорю я, отрывая бумажное полотенце и протягивая его ей.
Она берет его и приседает, чтобы очистить порез на моей ноге.
Стыд окашивает мои щеки:
— Я не имел в виду, чтобы ты ухаживала за мной.
— Моя очередь. Прости, — говорит она, когда у меня сквозь зубы вырывается стон.
— Все нормально. Просто жжет.
— Так и есть.
Ее глаза остекленели.
Я снимаю рукава, понимая, что все еще одет в униформу Буреносца. Хочу сорвать ее и разорвать в мелкие клочки. Но, сначала должен убедиться, что они найдут для меня какую-нибудь одежду.
— Ты как? — бормочу я. — Хочешь поговорить о… чем-нибудь?
Да, я знаю, это звучит неубедительно.
— Возможно, позже, — говорит она. — Ты должен помочь Одри.
Я смотрю на стул, где сидит Одри, не двигаясь.
— Ты думаешь, она в шоке? — шепчу я.
— Я не думаю, что она в шоке. Что произошло с Ареллой? Я слышала крик.
— Честно? Понятия не имею. Арелла может быть в порядке, но…
Солан закрывает глаза.
— Я не слышу эхо.
— Ты действительно смогла бы услышать его? Мы внутри… а шторм снаружи супер громкий.
— Я все еще могу слышать шепот Гаса.
Она обхватывает себя руками, и я пытаюсь услышать то, что она слышит, но мои чувства притуплены.
Или, возможно, находятся в оцепенении.
— Так ты не думаешь, что Арелла мертва? — шепчу я.
— Я бы это почувствовала. Она все еще здесь. Небо изменится, когда она присоединится к нему.
Я не могу решить, хорошие ли это новости или плохие.
— Как же Одри ранила ее? — спрашивает Солана.
— Она отбросила ее, будто та не весила ни больше бумажки. Это безумие.
Солана прикрывает рот:
— Интересно, означает ли это, что Гас отдал ей свой дар? Думаю, что слышала, как что-то произошло, когда он умер, но трудно сказать.
Думаю, это имеет смысл, учитывая то, что я знаю о способности Гаса. И знаю, что это не должно беспокоить меня, по крайней мере, не по той причине, по которой беспокоит. Но мои руки до сих пор сжаты так крепко, что я впиваюсь ногтями в ладони.
— Хочешь, я найду Астона и узнаю у него об Арелле? — спрашивает Солана. — Он не сможет зайти внутрь, не привлекая слишком много внимания.
Да, я не могу представить, что произойдет, если он войдет в отель.
— Это может подождать, — говорю я ей. — Мы должны оставаться вне ветра столько, сколько сможем.
Мы оба смотрим на Одри.
— Иди, — говорит мне Солана. — Она нуждается в тебе.
Ей нужен кто-то.
Но не уверен, что это я.
— Серьезно, Вейн, — говорит Солана, — не думай об этом.
Я стараюсь вдохнуть слова, но они кажутся слишком сырыми и острыми в груди.
— Как ты думаешь, насколько плохи раны у нее под курткой? — шепчу я.
Солана прикусывает губу.
— Я не знаю. После Гаса…
В животе поднимается новая волна желчи, когда Солана открывает полотенца и вручает их мне.
— Если нужна будет помощь, просто попроси.
Я делаю три глубоких вздоха. Потом иду к стулу.
— Привет, — говорю я, приседая перед Одри.
Она не моргает.
Я не знаю, что я мне делать. Потрясти ее? Дать нашатырь?
Я принимаю решение взять ее за руки, удивляясь, какой жар вспыхивает от прикосновения.
— Ты здесь, — шепчу я, когда ее взгляд проясняется.
Она осматривает комнату.
— Мы в отеле, — говорю я ей. — Они пустили нас в уборную, и, надо надеяться, найдут нам одежду и бинты. Тебе нужно воды или чего-нибудь? Я знаю, что тебе не нравится пить или есть, но…
Одри трясет головой:
— Моя мама?
Такое облегчение слышать ее голос, я должен сопротивляться желанию обнять ее.
Вместо этого убираю волосы с ее глаз:
— Я не знаю. Но Солана не слышит ее эха.
Она выглядит столь же потрясенной новостями, как и я.
Пытаюсь придумать что-то замечательное и исцеляющее. Лучше, что я могу придумать:
— Я могу осмотреть твои раны?
— Аккуратно, обещаю, — добавляю я, когда она вздрагивает.
— Дело не в этом. Я… не хочу, чтобы ты видел.
О.
Я краснею, когда вспоминаю, что узнал о сильфидах и нижнем белье. Предполагаю, что это касается и бюстгальтеров и белья…
— Могу отвернуться, пока ты снимаешь жакет, — говорю я. — И потом, можешь прикрыться этим… ну, знаешь.
— Я не это имела в виду, — говорит она, и я вполне уверен, что она краснеет.
Моя улыбка умирает действительно быстро, когда она говорит:
— Я не хочу, чтобы ты видел то, что он сделал со мной.
Ком ярости встает в моем горле, и мне трудно его проглотить. Еще труднее найти слова, чтобы объяснить, что я чувствую.
— Я ненавижу его за то, что он сделал тебе больно, Одри. И я очень не хочу видеть, что тебе больно. Но… все нормально, ладно? Это ничего не изменит. Я все равно…
Я останавливаюсь, и не даю сказать себе, что люблю ее.
Я не могу знать, сделает ли это все хуже или лучше.
Она несколько раз сглатывает, потом кивает и начинает расстегивать жакет.
— Я отвернусь, пока ты не скажешь мне, что можно смотреть.
Я смотрю на раковину и обнаруживаю Солану, наблюдающую за нами. Она теребит браслет на запястье, но когда мы смотрим, друг другу в глаза, она возвращается к ране на ноге.
Одри делает самый глубокий вдох, когда говорит мне, что она готова.
Мне все еще требуются несколько секунд.
— Все плохо? — спрашивает она, когда я судорожно вдыхаю.
— Нет, это не как… — Вероятно, лучше не упоминать Гаса.
Там только пять ран, и они не так глубоки, как я боялся.
Но… они очень специфичны.
— Я знаю, что эти раны — отметины, — говорит Одри. — Не бойся сказать мне. Что он вырезал?
Я вздыхаю и прикасаюсь к трем ранам на ее правом плече.
— Прямо здесь он вырезал «З». Думаю, он хотел отметить тебя, как Западную.
Она кивает.
— Думаю, это так. — Ее пальцы дразнят бриз, все еще скользящий по ее коже. — Именно мой щит вызвал прорыв, если ты хочешь знать, — шепчет она. — Сначала я даже не знала, что происходит. Я думала, что для этого мне нужен ты. Но, очевидно, нет.
Думаю, она не хочет, чтобы слова чувствовались подобно удару ветрорезом в мой живот, но… они действуют на меня именно так.
— Что еще? — спрашивает она, мне требуется секунда, чтобы понять, что она говорит о ранах.
Я двигаюсь к ее левому плечу и прикасаюсь к длинной, кривой глубокой ране.
— Он вырезал здесь свое штормовое облако. Думаю, это должно заклеймить тебя, как его.
Она сжимает руки в кулаки.