Неудача с Никоном делала Бегичеву новую обиду: «Патриарх благословил стоять за него, а то и богу угодно, и делу прибыльно…»
Думая так, все шел да шел медленно. В одном месте, где два супротивных погреба выпирали на дорогу, сужая и без того узкую улицу, Бегичев услыхал спор трех человек – они переругивались. Один стоял в бархатной рыжей однорядке на крыльце своей лавки над погребом, другой – из окна с железными ставнями, откинутыми на стороны. В окно он мог просунуть только большую, бородатую голову – плечи не помещались. Голова из окна кричала, раздувая усы (слова были обращены к человеку в однорядке):
– Государева тягла не тянешь полно, замест пятой деньги платишь десятую – воруешь! А я вот торговлей в четь тебя плачу пятую государю-у!
У крыльца, где купец в однорядке, женщина некрашеная, с желтым лицом, в платке и черном платье вдовы ответила бородачу в окне:
– Загунь борода, алчный пес! Рядил мому парню платить год пять алтын, манил «дескать потом в прибыли будешь», а год он тебе служил, што дал?
– Не с тобой я! Парень твой убогой, скорбен ухом и кос на оба зрака – в калики ему идти, не в сидельцы…
– Ой, ты, вонючий козел с харчевого двора, – «скорбен», а год держал! Письмом не крепилась[197]…
– Ежели вонюч, не нюхай, да не с тобой я, протопопица, к ему говорю: заявлю вот ужо на Земском дворе, што погреб твой да лавка дорогу завалили, ты же тяглом вполу меня – у меня лавка малая и та съемная!
– Ерема, ты – дурак! Не знаешь – ведай! Наша суконная сотня с гостиной вкупе мостит Житную улицу от Никольских до Троицких ворот, дана сбавка нам в тягле… – ответил купец и, повернувшись, ушел в лавку.
– В пяту пошел! Правда очи ест… – крикнула голова в окне– она тоже утянулась в лавку.
Бегичев прошел мимо. «Богатеи мостят Житную улицу в Кремле… оттого гладка да ровна она – не домекнул…»
Встретил двух стрельцов: они волокли на Съезжую пьяного парня. Бегичев обошел стороной. Лицо парня и голос показались старику знакомыми; обернувшись, пригляделся, спешно подошел, спросил:
– Ты чей, холоп?
– Семена Стрешнева! Князя и воеводи-и… не имут веры… да! А за вино не плачу – кислое, да-а! Я ж просил.
Парень был рябой, русый, без шапки, по его лицу текли слезы. Ворот голубой грязной рубахи раскрыт, разорван до пупа, кафтан волочился по земле оттого, что за рукав его, видимо, тащили и оторвали до плеча.
– Не упирайся, собака, бердышем поддадим ходу!
– Сколь он должен?
– На два алтына пил, ел в погребе, а денег алтын!
– Вина, вишь, заморского захотел, шел бы в кабак! Бегичев в кисе нащупал три алтына, дал одному стрельцу:
– Я дворянин с Коломны! Беру парня… поруку даю, не будет тамашиться.
– Поруку даешь и деньги, – бери его, а только деньги целовальнику три алтына, прибавь за труды два нам!
Бегичев дал деньги, повел парня, спросил:
– Как зовут?
– Меня? Зовут как?
– Да, имя скажи!
– А пошто, дядюшко?
– Как пошто? Имя знать хочу, затем и от стрельцов взял!
– Не волоки на Съезжую, дядюшко! Деньги сыщу, вот те Иисус…
– Не затем взял, чтоб деньги получить – тебе еще за послугу денег дам, ежели…
– Послугу тебе? Какую?…
– Хочу узнать, расспросить о князе Семене…
– Не губи, не губи! Дядюшко, не губи!
– Пошто губить?
– Не волоки к князю Семену! Убег я… калач, вишь – калач!
– Не бойся, никуда не поволоку. – Становилось тесно от любопытных. – Народ густится, идем!
Парень покорно пошел. Кафтан у него съезжал с плеч: запояска, как и шапка, были утеряны,
– Надо бы нам в блинную избу, да знаю ее только на Арбате, – приостановился Бегичев. Из толпы кто-то сказал:
– Пошто на Арбат? Ту за овощным в харчевой избе блины, каки те надо!
– Вот ладно, идем, детина!
Парень покорно шел о бок с Бегичевым. Старик прибавил:
– Князь Семена не люблю! К себе возьму тебя, укрою – не сыщет!
– Не брусишь, дядюшко?! Дай я тебе за то… дай ножки, ножки поцолую…
– Утрись от возгрей! Иди!
За овощным рядом на большом дворе харчевой избы густо от извозчиков в их запыленных длинных, как гробы на колесах, тележек. Вонь от конского и пуще от человеческого навоза. Становилось сумрачно, но жарко в нагретом воздухе и душно. У двора тын; к тыну задами приткнуты заходы: люди в них опорожнялись, не закрывая дверей. Извозчики большой толпой сгрудились над дворником, кричали, махались:
– Ты барберень![198]
– Без креста бородач!
– Пошто барберень?
– Дорого твое сено!
– Дешевле – не дально место, гостиной двор, новой, там важня!
– Хо, черт! В новом у важни столь народу: лошадь задавят, не то человека.
– Чего коли спороваете? Мы сами у важни сено купляем. Бегичев полез сквозь ругливую толпу, парень за ним.
С крыльца избы, осевшей на стороне, по скрипучим ступеням лезли люди. Бородатые лица красны от выпитого; за мужиками тащились бабы без шугаев, в пестрых платах, столь же пьяные, как и мужья. Бегичев с парнем вошли в сени; там на лавках сидели тоже хмельные, орали песни. Из сеней – площадка, по ней прямой ход на поварню. Вправо, не доходя поварни, с площадки три ступени вниз, первая – горница. В горнице – стойка, за стойкой – бородатый хозяин; русые волосы на голове харчевника стянуты ремешком. О бок с ним толстая опрятная баба в фартуке поверх сарафана, в кике алой с белым бисером, в кику подобраны волосы, расторопная. За спиной их поcтавы с медами и водкой в оловянных ендовах, тут же в поставах на полках калачи, хлебы, пироги на деревянных торелях и блины.
Первая горница без столов и скамей, за первой – вторая и третья, в тех за столами шумно и людно.
Бегичев оглянул помещение.
– Столпотворение ту – слова не молвить. – Подойдя к стойке, спросил хозяина: – Где ба нам, поилец-кормилец, место тишае?
– Пить-есть будете?
– Будем пить и блины кушать… деньги имутся. – Он потряс кису на ремне под кафтаном: зазвенели деньги.
– Идите в обрат… здынетесь на площадку, спуститесь, не сворачивая к выходу, в другую половину: там клети. В первую не ходите – дворник живет, в другой – молодцы мои, служки-ярыжки, третья – пуста, все имется, хоть ночуй в ей…
– А мы-таки и заночуем: чай, решетки уж в городу заперты?
– Не заперты, так запирают. Чего в клеть вам занести?
– Стопку блинов яшневых с икрой, с постным маслом…
– Эх, гость хороший, а я бы тебе со скоромным дал, да сметанки бы пряженой с яичками, да икорки, да семушки с лучком…
– Грех! День постной, аль не ведаешь? Икорки, семушки на торель подкинь!
– А винца?
– Винца по стопке: мне большую, ему, так как пил, – малую.
– Подьте, сажайтесь: будет спроворено!
– Блинков-то погорячее!
– Ну вот и келья нам! – сказал Бегичев, отыскав указанную клеть. В клети пахло перегаром водки, жиром каким-то и кожей. Окно узкое, маленькое; лавки по ту и другую сторону широкие; в углах оставлено два бумажника.
Стол ближе к окну, чем к двери; у стола – две скамьи. Стол голый, на точеных ножках; на двери изнутри железный замет на крюках.
Хозяин с парнем принесли вслед за вошедшим Бегичевым блинов, масла постного, нагретого с луком, водки, икры и хлеба.
– А семушки?
– Принесем, – ответил хозяин харчевой, – вишь, рыбина не резана, а почать было некогда, да за постой надо сторговаться. – Он приказал деревянный большой поднос с закуской и водкой поставить на стол, служка поставил бережно, смахнув со стола дохлых мух рукавом кафтана.
– Поди, парень, да ежели стрельцы забредут али решеточные, веди в заднюю и двери за ими припри.
– Ладно, чую! – Служка ушел.
– Сколь за все с ночлегом? – спросил Бегичев.
Хозяин харчевой, подергивая кушак на кумачовой рубахе одной рукой, другой топыря пальцы, как бы считая поданное, сгибая пальцы по одному, сказал:
– Четыре алтына!
– Што дорого?
– Алтын ёжа и питие, а три алтына ночевка.
– Вот уж так не ладно. Почему же ночевка мало не равна с едой?
– Потому што заглянет объезжий, забредет, узрит, спросит: «Кто таки?»
– Пущай спросит: я – дворянин с Коломны! Мне большие бояре дают ночь стоять в их домах!
– А молочший?
– Молочший – мой дворовый… четыре алтына! Ты зри – за двадцать алтын у гостя[199] Василья Шорина[200] человек год служит!
– Так то, хозяин добрый, у Василья компанейцы! Им год ряжоное ништо, от прибылей богатеют!
– Не все компанейцы!
– Ведомо, не сплошь, так ины хто? А вот – долговые кабальные[201], кабальному едино, где долг отбывать… Да Василей Шорин лавок имет много, да он же на Каме-реке пристане держит– у Василея нажить деньгу ништо стоит… к ему иной даром пойдет служить: не всякого, вишь, берет…
– Плачу я тебе, благодетель, поитель-кормитель, два алтына – и буде!
– Так-то дешево, хозяин!
– Ну алтын надбавлю да знать тебя буду: приеду иной раз, мимо не пройду – зайду!