— Ну? — спросила Бейтс.
Она видела жизненные показатели так же ясно, как и я, но "Тезей" мог провести посмертную реконструкцию.
Если не поврежден мозг.
— Нет.
Гул сверл и резаков стих; посветлело. Я отвернулся от останков Шпинделя. Пехотинцы пробили дыру в волокнистой подложке. Одни протолкнулся на другую сторону.
В шуме прорезался новый звук: тихий звериный вой, пронзительный и жуткий. На миг мне показалось, что "Роршах" снова нашептывает нам; стены словно сжались вокруг.
— Джеймс? — рявкнула Бейтс. — Джеймс!
Не Джеймс. Маленькая девочка в женском теле, заключенная в бронированный скафандр, напуганная до полусмерти.
Солдатик вытолкнул к нам ее свернувшееся в клубок тело. Бейтс бережно взяла лингвиста на руки.
— Сьюзен? Возвращайся, Сьюзен. Все в порядке. Пехотинцы беспокойно кружились в воздухе, делая вид, что все под контролем, все под прицелом. Аманда бросила взгляд на меня: "Бери Исаака", — и снова обернулась к Джеймс.
— Сьюзен?
— Н… не-ет, — прохныкал тихонько девчоночий голосок.
— Мишель? Это ты?
— Там было оно, — прошептала девочка. — Оно меня схватило. Схватило за ногу.
— Уматываем. — Бейтс потащила Банду за собой через туннель. Один пехотинец остался позади, на страже у дыры; другой шел ведущим.
— Его больше нет, — мягко проговорила Бейтс. — Тут больше никого нет. Видишь?
— Его не-нельзя увидеть, — прошептала Мишель. — Оно не… не… невидимое.
Мы отступали, и диафрагма скрывалась за поворотом. Пробитая в ее центре дыра смотрела на нас, словно рваный зрачок огромного немигающего глаза. Пока она оставалась в поле нашего зрения, отверстие пустовало. Нас никто не преследовал. Никто видимый. В голове у меня начала крутиться одна и та же фраза, недописанный панегирик, выдернутый из подслушанной исповеди, и как ни старался, я не мог ее заглушить.
Исаак Шпиндель все же не прошел в полуфинал.
Сьюзен Джеймс пришла в себя на обратном пути. Исаак Шпиндель — нет.
Мы молча заходили в дезинфекционный купол. Бейтс первой выбралась из скафа и потянулась к биологу, но Банда остановила ее взмахом руки и покачала головой. Они разоблачали тело, а личности сменяли одна другую. Сьюзен сняла шлем, рюкзак и кирасу. Головолом отшкурил серебряную просвинцованную пленку от воротника до пят. Саша стянула комбинезон, оставив нагой и открытой бледную плоть. Остались только перчатки. Сенсорные перчатки они не тронули; навеки чувствительные датчики поверх навеки онемевшей плоти. И все это время Шпиндель остекленевшими глазами под отверстием во лбу, не мигая, смотрел на далекие квазары.
Я ожидал, что Мишель появится в свой черед и опустит ему веки, но она так и не вышла.
Имея очи, не видите.
Иисус Назарянин[55]
Не знаю теперь, что надо чувствовать, подумал я. Он был добрым человеком. Достойным. Хорошо ко мне относился, даже когда не знал, что я его слышу. Мы познакомились не так давно, и нельзя сказать, чтобы особенно сдружились, и все же. Я должен был бы тосковать по нему. Скорбеть.
Мне следовало чувствовать нечто большее, чем тошнотворный, обессиливающий страх оказаться следующим…
Сарасти не тратил времени попусту. Свежеоттаявший дублер Шпинделя встретил нас, когда мы вышли из люка. От него несло никотином. Регидратация еще не завершилась — на бедрах у нового биолога колыхались мешки с физраствором, — но смягчить его лицо она не сможет. При каждом движении слышался хруст суставов.
Он глянул сквозь меня и принял тело.
— Сьюзен… Мишель, я… Банда отвернулась.
Он прокашлялся и принялся натягивать на тело саван-гондон.
— Сарасти вызывает всех в вертушку.
— Мы светимся, — напомнила Бейтс.
Даже прервав вылазку до срока, мы набрали летальную зивертов. Слабая тошнота покалывала мне горло.
— Потом дезактивируем. — Один взмах руки, и Шпинделя скрывает маслянисто-серый саван. — Ты, — он обернулся ко мне, ткнул пальнем в прожженные дыры в комбинезоне. — Со мной.
Роберт Каннингем. Еще один архетип. Темные волосы, впалые щеки, челюсть можно использовать в качестве линейки. Спокойней; чем его предшественник, и жестче. Если Шпинделя дергали тики и спазмы, будто от электрического разряда, то лицо Каннингема обладало всей выразительностью восковой маски. Комплекс, управляющий мимическими мышцами, забрили в другую армию. Даже судороги, сотрясавшие его тело, приглушал, сглаживал никотин, который биолог впитывал на каждом втором вдохе.
Сейчас у него сигареты не было. Только мертвое тело неудачливого предшественника и свежеоотаявшая неприязнь к бортовому синтету. Пальцы биолога дрожали.
Бейтс и Банда поднимались но хребту молча. Мы с Каннингемом ползли следом, направляя между нами тело Шпинделя. Теперь, когда Роберт напомнил о них, у меня снова заболели нога и бок. Хотя помочь он мне ничем особенно не сможет. Лучи прижигали плоть на своем пути, а если бы задели какой-то жизненно важный орган, я был бы уже мертв.
У люка нам пришлось выстроиться цепочкой: первым Шпиндель, в ногах у него Каниингем. К тому времени, как в вертушку пробрался я, Бейтс и Банда уже спустились на пол и заняли свои обычные места. С дальнего конца стола на них взирал Сарасти, во плоти.
Глаза его были наги. С моей точки зрения мягкий белый свет смывал с них блеск. Если не приглядываться слишком внимательно, их почти можно было принять за человеческие.
Медотсек к моему прибытию затормозили. Каннингем ткнул пальцем в сторону диагностической кушетки на участке застывшего пола, служившего нам лазаретом. Я подплыл туда и пристегнулся. В двух метрах от нас, за проросшими из палубы перильцами до пояса высотой, катилась мимо основная часть вертушки. Бейтс, Банда и Сарасти кружились передо мной, точно грузики на леске.
Чтобы слышать их, я подключился к КонСенсусу. Говорила Джеймс, тихо и без выражения:
— Я заметила новый узор среди постоянных форм. Где-то в решетке. Похожий на сигнал. Чем дальше я уходила по коридору, тем сильнее он становился. Я пошла за ним. Отключилась. Больше ничего не помню до нашего возвращения. Мишель мне рассказала, что случилось, насколько сама могла. Это все, что я знаю. Извините.
В ста градусах дуги от меня, в зоне невесомости, Каннингем укладывал своего предшественника в саркофаг, выполняющий иные функции, нежели стоявшие ближе к носу корабля. Мне стало интересно, займется ли он вскрытием прямо во время инструктажа. И сможем ли мы слышать при этом звуки.
— Саша… — проговорил Сарасти.
— Ага, — отозвался голос с фирменной Сашиной растяжкой. — Я висела на шее у Мамочки. Когда та вырубилась, я оглохла и ослепла на фиг. Пыталась встать к рулю, но что-то мне мешало. Мишель, должно быть. Не подумала бы, что у нее сил хватит. Я даже не видела ничего.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});