Читать интересную книгу Спогади. Кінець 1917 – грудень 1918 - Павел Скоропадский

Относительно списка ко мне, например, обратился Василий Петрович Кочубей. Знаю, что составление такого же списка было предложено Кочубеем, или кем-то другим, на обсуждение земельных собственников. Я видел списки соц[иалистов]-федералистов{136}, одними из первых сумевших вызвать у немцев доверие к себе. Были и другие списки, теперь уже не помню подробностей. Список партии «Украинськой Громады» обсуждался Николаем Николаевичем Устимовичем. Конечно, как водится, все поназначали своих из своей партии. Николай Николаевич Устимович был председателем совета министров, Любинский — министр здоровья. Гижицкий ужасно хотел быть министром, но из-за его нрава и нескольких неминистерских выходок этот помер не проходил. Меня предлагали в военные министры, но я отказался, указывая, что будучи всегда строевым начальником, я предпочел бы какое-нибудь высшее командование, а не должность военного министра, которая требует громадного знакомства с тыловой администрацией, с ученым ведомством, с техническими военными задачами. Бутенко предполагали на должность министра путей сообщения. Каким образом и кто позвал Бутенко{137} к нам в партию; я не помню. В то время он заходил ко мне. Мы с ним познакомились, он произвел на меня хорошее впечатление, на членов партии тоже, таким образом он попал в список на должность министра путей сообщения. Остальных министров партия, если не ошибаюсь, не могла назвать. Все эти списки требовались чрезвычайно спешно.

Одна из главных моих ошибок, вызванная тем, что мое появление на посту гетмана произошло совсем не планомерно, а почти внезапно для меня самого, была та, что перед тем, чтобы взять власть в руки, я не имел людей, с которыми спелся бы, которые разделяли бы мои убеждения, которые доверяли бы мне, а я им вполне. Это случилось потому, что я сам не шел сознательно к Гетманству, к которому меня выдвинули быстро развившиеся события. Я не говорю, что не предполагал, чтобы в Украине в будущем не было гетмана, наоборот, я был убежден, что, это произойдет, но я полагал, что предварительно будет создана партия, видящая в спасении Родины необходимость создания сильной власти в лице диктатора — гетмана, и что этот диктатор проводил бы те принципы, которые легли краеугольными казнями в основу партии; затем эта партия, все расширяясь и увеличиваясь численно, создала бы свои отделы по всей Украине, которые бы, в свою очередь, поддерживали идею Гетманства и его начинаний. Гетман, прежде нежели вступить в исполнение своих обязанностей, по-моему, должен был подыскать себе людей, из. числа наиболее соответствующих, на посты министров, спеться с ними по всем коренным вопросам и тогда уже идти на дело.

На самом же деле вышло не так: партия только что начинала жить и развиваться, мы еще хорошо друг друга не знали, идея сильной власти, хотя бы временно единоличной, для проведения основных принципов партии, как я говорил выше, в лице партии официально не исповедывалась, а лишь чувствовалась. Казалось, что время еще не настало для этого, а тут уже требовались списки министров. Союз Земельных Собственников, который представлял большую силу, в наших глазах в том отношении, что он мог создать, благодаря своей организации, величественный, импонирующий съезд, сразу стремился взять все в. свои руки. Я пользовался ими, но с оговорками. Самое главное было узнать, что думают немцы, а они молчали и только, видимо, разбирались в общественных течениях.

В это время, т. е. приблизительно 10-го апреля 19,18 года, я как-то встретил князя Карла Радзивилла на улице. Мы с ним разговорились.

Между прочим, я сказал ему, что теперь служить нельзя; что скучно без дела. Он мне на это многозначительно ответил: «Oh, voulcz vous paricr que Vous allez dc nouvcau jouer un grand role?»[62] Я ему возразил, что не знаю, каким образом это может произойти.

В тот же день я встретил кого-то, кто мне сказал, что немцы очень мною интересуются и хотели бы со мной познакомиться. Я тогда, зная, что Радзвилл видится у своей матери с немцами, подумал, что из сопоставления этих двух данных, может быть, это сообщение верно. Действительно, через 1–2 дня, ко мне приехал офицер в русской форме, который представился мне служащим в каком-то отделе «Оберкомандо»{138} и сообщил, что начальник разведочного отделения «Оберкомандо», майор Гассе, просит, не может ли он ко мне приехать по важному делу. Я не хотел его принимать у себя и сказал, что лучше зайду к нему сам.

В условленный час, того же дня вечером, я был у Гассе. Он принял меня очень любезно. Разговор вертелся, главным образом, на нашей партии. Я высказал мнение о тогдашней группировке всех интеллигентных классов на Украине. Помню, что меня очень удивило, почему он потом так настоятельно распрашивал меня про Государя и о прежней моей службе. На этом мы простились. Но из разговора я понял, что если что будет нужно, мне можно будете ним сговориться. Я чувствовал, что моя репутация в «Оберкомандо» вселяет им уважение. Меня это свидание очень смутило. Я почувствовал, что ждать нечего, что все обстоятельства складываются так, что нужно действовать решительно, что ждать, пока через партию что-нибудь выйдет, может быть, будет поздно, а главное, меня пугало 12-ое мая.

Офицерства и людей, сочувствующих и решительных, у меня в то время набралось много, лишь бы немцы не помешали. Но тут я чувствовал, что можно их убедить держать негласный нейтралитет. Я целую ночь не спал, но к утру, никому не сказав, я был совершенно готов действовать решительно и немедленно. а, Александру Устимовичу и полковнику Каракуцца я приказал немедленно набрать офицеров, пока не знакомя их с настоящей задачей: разболтают — министерство Голубовича меня арестует, и тогда пропало дело. Гижицкому поручил также набрать офицеров и достать мне список всех министров и особенно видных тогдашних деятелей. Парчевский должен был переговорить с офицерскою школою прапорщиков. Полтавец — призвать побольше, верных казаков, а с Вишневским энергично действовавшим в Союзе, подробно переговорить о съезде, который предполагался к 29-му апреля. Меня очень беспокоило, что во всем деле не было серьезного лица, с которым я бы мог основательно посоветоваться в вопросах военного характера. Я решил обратиться к генералу Абраму Драгомирову, которого немного знал. Драгомирову я изложил свою точку зрения, но он решительно не соглашался со мною. Во-первых, он никакого украинства не признавал, во-вторых, он считал, что немцы будут в скором времени разбиты и что поэтому можно только иметь дело с Entente-ой, которая все восстановит, все спасет.

Я ему доказывал, что и я не верю в победу немцев, но что считаю, что то, что теперь происходит у нас на Украине, мало чем отличается от большевизма; что если ждать победы Entente-ы, пройдет много времени, а спасать нужно немедленно. Он — остался при своем убеждении, я при своем; мы разошлись, и больше я его не видел. Уже, когда я был гетманом, в середине лета мне сообщили, что он. уехал к Деникину. Я очень жалею теперь, что это свидание не привело к хорошим результатам, не потому, чтобы Драгомиров непременно принял участие в моем деле, — я и без него прекрасно обошелся, — но в общем выяснении им той цели, которую я стремился достигнуть и которая, если бы тогда было больше доверия и взаимного понимания, привела бы к хорошим результатам: мы сохранили бы Украину от большевиков, нисколько не затрагивая интересы Entente-ы и не втягиваясь больше в немецкий мешок. Именно сознание, что немцы в мировой войне не могут быть победителями, и диктовало нам возможность с ними говорить для спасения края от гибели. Точка зрения Драгомирова, а затем вся та безобразная травля, которой я подвергся со стороны Деникина, хотя бы в лице издаваемой у него Шульгинской{139} газеты, много повредили делу. Это отталкивало от меня людей, которые, не будь этой травли, помогали бы мне.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});