происходит вокруг «Дороги друг к другу», высокую каменную стену. Закрыться.
Именно это Егор и пытался сделать. В иные дни получалось, в иные нет.
Конечно, Егор мечтал об известности. Но не о такой же! Это что? Цена успеха? Хотя разве это успех?
Не хватало Артема. По телефону обо всем не поговоришь. Оставалось только ждать его возвращения.
Зато рядом была Вика. Каждый день Егор думал о том, что не будь ее рядом – сломался бы. Но она была.
Однажды вечером они снова поднялись на крышу. Сидели там, укутавшись в теплый, один на двоих плед, пили чай и смотрели на небо. Совсем уже осеннее и холодное.
– Сколько цветов у неба? – спросила Вика. – Давай считать.
И они считали. Хором. Тем вечером получилось девять.
– Мы все переживем, – сказала она. – Мы выживем.
Ему понравилось это «мы». Егор знал, что никого ближе Вики у него нет. И то, что она рядом, то, что сидит сейчас, прижавшись, – это и есть счастье. Самое настоящее. Немного защемило в груди, и Егор крепче прижал девушку к себе. Да, вот это – счастье.
А все остальное… переживет. Как? Стиснув зубы и идя дальше.
В конце концов, есть холст и кисти. Что еще надо? На чистое полотно можно выплеснуть все. Только холст, кисть и ты. И никаких правил.
На следующий день Егор начал писать новую картину. Он рассказывал о себе. Он рисовал высокую-высокую стену, которую представлял мысленно, а теперь изображал. И там, за этой стеной, – свора лающих собак, которые никогда не смогут ее преодолеть. А что с другой стороны? Как изобразить то настоящее, живое, пульсирующее, что хранилось внутри, Егор еще не знал. Он думал. Думал он также и над композицией. Как ее выстроить? Хотелось упростить по максимуму и сделать ставку на цвет.
Вика видела, что происходит с Егором, и впервые за все время их знакомства она почувствовала себя сильнее его. Нет, Егор не был слабым человеком. Просто наступил такой момент, когда он стал уязвимым. Ему требовалась поддержка, и Вика ее давала. Все начало потихоньку выправляться. Было трудно, но совместная жизнь сплачивала.
Егор все так же встречал ее в баре, они все так же возвращались домой вместе. Во всем этом присутствовала пусть зыбкая, но стабильность. Это уже кое-что.
Егор начал писать новую вещь. Вика видела, как он искал – форму, цвет, делал на бумаге множество эскизов на одну и ту же тему. Стена и две ее стороны. Потом, видимо, нащупав главное, перешел на холст.
А затем появилась статья Пересвистова. Того самого, что летом прошелся по персональной выставке Егора. И снова разгром.
«Меня умилила эта детская работа с фонариками, которую на волне хайпа выставили за бешеные деньги. И покупатель обязательно найдется. Какой-нибудь профан, искренне считающий, что прикоснулся к искусству».
Вот тут Вика не выдержала. И сделала ход. Свою ответную статью она назвала «Попытка пересвиста».
«Мне всегда казалось, что оценивать искусство – дело неблагодарное. Кому-то нравится одно, кому-то другое. Все мы разные, поэтому любим разные книги, разную музыку, разное кино. Одни слушают симфонию, другие рок. И если ты не любишь джаз, это не значит, что он плох. Это значит лишь то, что ты его не любишь.
Вот не полюбил господин Пересвистов ДекARTа. Бывает. А я ходила на ту выставку, о которой известный критик-искусствовед писал, и “Тотальная урбанизация и жизнь” произвела на меня впечатление. Может, конечно, я слишком молода и наивна. А может, наоборот: уважаемый мэтр слишком стар, и ему трудно принять новые формы?
Я всегда думала, что главное в искусстве – вызвать в человеке эмоции, заставить его о чем-то задуматься или восхититься красотой. Да, на выставке ДекARTа красотой вы восхититесь вряд ли. Для этого вам придется искать в Пушкинском Боттичелли или Лоррена. Но остановиться, подумать, задать себе вопросы – несомненно. ДекART – философ. Своими работами он задает вопросы себе, задает их нам, заставляет нас размышлять и делать выводы.
А то, что это написано на плазме вместо привычного холста, – почему нет? Смущают фонарики? Так, может, в них есть смысл? Немолодые люди часто страдают плохим зрением, не все могут рассмотреть.
Я не эксперт в области искусства, я обычный зритель и пишу всего лишь о собственных дилетантских впечатлениях. И, конечно, пересвистеть господина Пересвистова мне не удастся. Он мэтр. Одно его слово перевешивает множество менее солидных противоположных голосов. Только, может, не стоит всегда полагаться на авторитарное мнение одного человека? Может, стоит дойти до галереи и увидеть “Дорогу друг к другу” собственными глазами? А что, если вдруг вы найдете в ней то, что не заметил маститый профессионал?»
Человек не может долго болтаться в открытом море – ему необходима маленькая хижина на берегу, где его, сидя у горящего очага, ждут жена и дети.
Винсент Ван Гог, автор картины «Белый сад»
Глава 15
1
Лена оказалась права. Аня нравилась Владимиру Ревельскому, и с каждым новым общением это чувствовалось все сильнее.
– Какой мужчина, – вздыхала Лена и закатывала глаза после каждого его визита. – Вот что ты сидишь? Действуй.
– У нас служебные отношения, – парировала Аня, но на подругу этот аргумент не производил никакого впечатления.
– Через неделю они закончатся, книга придет из типографии, и все – ты полностью свободна.
Наверное, в словах Лены был резон.
В последний его визит они беседовали о кино и о том, что скоро ожидается премьера фильма по его роману и будет закрытый предпремьерный показ, так что если девушки желают…
Лена желала. А Аня не ответила ничего. Ей казалось неудобным воспользоваться таким предложением, а потом дать понять… Ах, если бы он появился раньше! Или на год позже, когда на душе все уляжется, но не сейчас. Сейчас, когда Аня перерывала с утра весь интернет в поисках новостей об Артеме. Как там у него итальянская выставка? Уже прошла? Удачно? О-о-о… в Москве теперь готовят персональную.
Такие благосклонные статьи пишут, зачитаешься.
«При всем разнообразии тем картины Вольского объединяет одно: гармония и мысль. Он создает свои работы как исследователь. А мы на них смотрим и думаем – как же сами не замечали вот эту красоту природы, этот застывший миг жизни…
…Стилистика его картин меняется в зависимости от того, что именно хочет нам рассказать художник. Такая переменчивость говорит не об отсутствии собственного стиля, а о свободе, нежелании творить в жестких