Читать интересную книгу Дым отечества - Татьяна Апраксина

считай, и не вдоль реки, а почти что в чистом квартале. Снаружи уже толпа — вся с той, с чистой стороны улицы, даром что зовется эта улица Кривой. И конечно — только глазеть. Нечего делать честным обывателям, за всякую сволочь вступаться. Да они, кто попроще, и сами бы, дай им случай, добавили… Только не для того мама конопатого Дона родила да подкинула, чтобы так пропадать. Дернулся, носками за желтую брусчатку уцепился…

— Лю-у-ди! Чего стоите? Войны дождались, пожара дождались, чумы дождетесь! Король у нас ненастоящий, все беды от того! А стража, видно, сама не знала, за чем пришла — да кто ж им, простым-то, о таком деле скажет? Так что сначала заткнуть не поторопились, а потом сами столбами встали, кричи — не хочу.

— На то грамота есть! У них она! Отобрали! Возьмите! За правду убивают!

Тут и подельники подтянулись — может, случится счастье, может, отобьет толпа ради интереса послушать. Тоже упираются да орут напропалую:

— Ненастоящий король! Младший! Узурпатор!

— Незаконный! От многоженства!

— Сами читали! — вопит Жак-грамотей. — От незаконного брака при живой жене их линия пошла! У нас истинное свидетельство есть! Брачное!..

Хрусть! Были у Жака зубы, даже через один не гнилые — все посыпались. Теперь очередь Дона.

— У них доказательство! Отдадут Луи-самозванцу и сожгут! Сокроют! Чего стоите? Нет, не судьба. Толпа не та, не тот квартал, не готовы. Вот через часок прокипят, тогда бы… да поздно будет. А тут еще и грохот с двух сторон, конные.

— Лю-у-у-ди! Гореть же нам и детям нашим!.. — С кулаком в брюхе не поговоришь, тут только на мостовой корчиться и воздух глотать, а как рот раскрыл… так опять добавили, башмаком уже. И поволокли всех в тюрьму, и закинули там в одну камеру — избитых, злых,

притихших. Хорошо еще, что приковали всех по углам, не дотянешься друг до друга, а то Дона бы за такое загрызли бы и руками на части порвали. Подвел все-таки всех под виселицу. Теперь допрашивать примутся, жилы тянуть, шкуру жечь. Скоро и повесят всех, зачитав приговор, назвав имена. Только вместо конопатого Дона найдут еще кого-нибудь конопатого, а он свою службу сослужил. Теперь можно из

Орлеана в Лимож или Кан перебираться. Для верного человека всегда дело найдется.

Так ему когда-то объяснили в приюте — и не обманули.

17 октября, день Его Величество Людовика называют отцом отечества, называют вслух, pater patriae, почтенный латинский титул, как ничто иное отвечающий природе королевской власти. Ибо монарху и следует править по-отечески, быть мудрым и милостивым — и заполнять своею попечительной волей все щели, куда не проникает закон… давнее правило Меровингов. А если «отец» своих детей, а особенно дочек,

любит больше, чем следует, так это большая удача, потому что мужская сила короля питает землю. И во все это обязательно почти верить. Верить — потому что в какой стране посол живет, на том языке и воет. Понимать всегда лучше изнутри. А «почти» — потому что, уверовав полностью, обязательно упустишь тот момент, когда аурелианцы развернутся и не менее страстно уверуют во что-нибудь другое.

Королевский выход — главное событие придворного дня. Его Величество, восстав от трапезного стола, готов склонить слух к чаяниям подданных. Никто из малых сих не останется не услышанным, всякий голос да достигнет королевского сердца… Господин посол, граф Вьеннский, будучи представителем соседней державы,

обязан присутствовать на больших королевских выходах, выражая тем свое почтение, а также уважение, которое оказывает арелатский монарх царственному брату, невзирая на то, что между братьями уже который год тянется свара. Таков обычай. Все пребывающие в Орлеане послы сейчас тут, в этом зале — и не только послы: господин коннетабль, он же наследник престола, со своей свитой также здесь,

приветствует сюзерена. Ему, как и гофмаршалам двора, генеральному судье, главным коронным чинам, губернаторам и наместникам городов и провинций, и многим другим, в отличие от аурелианской знати, не занимающей должностей, при выходах присутствовать обязательно. Господин посол развлекается: стоит, коробочку на поясе большим пальцем поглаживает, смотрит на двор то через гнутое стекло аурелианского мифа, то собственным любопытным взглядом. А посмотреть будет на что, не сегодня — так завтра, но скорее сегодня.

Потому что весь Орлеан уже гудит, что посреди столицы жулье какое-то арестовали, а у них пергамент, что король-то ненастоящий — и арестовывала жулье это не стража, а вовсе королевская тайная служба, а, значит, дело серьезное. Это событие не обойдется без доклада, конечно. Господин коннетабль, герцог Ангулемский, об этом прекрасно осведомлен — и является ко двору, не боясь, что будет здесь же и взят под стражу, не нашел себе срочного дела, требующего покинуть Орлеан. Чего ему бояться, господину коннетаблю, если из зевак, глазевших на арест жулья, добрую треть составляли совершенно не случайные свидетели события. Не случайные. Люди графа де ла Валле, начальника тайной стражи господина д'Анже… и самого господина коннетабля. Если бы в непривычном месте были замечены только две из трех голов гидры — можно было бы подумать, что готовится либо убийство, либо — уж скорее — переворот. Но раз об аресте заранее знали все три, значит, Его Величество с кузеном как-то договорились. А как, это мы сейчас и узнаем. Грустная и безрадостная картина, хотя нельзя сказать, что неожиданная. Господин Гийом д'Анже, младший брат графа д'Анже, бывшего начальника артиллерии, угодившего к герцогу Ангулемскому в опалу, коннетаблю не друг, не единомышленник, а откровенный враг, насколько этот мягкий молодой человек вообще умеет враждовать. Это общеизвестно. Это неправда, известно господину послу — отношение Гийома д'Анже к коннетаблю зависит лишь от лояльности коннетабля к королю. Но двор об этом не осведомлен, поэтому когда начальник тайной стражи с поклоном докладывает Его Величеству о вчерашнем происшествии, в зале устанавливается давящая предгрозовая тишина. Это интрига — ясно всем, это атака — ясно многим. Нападение. Ибо Валуа-Ангулемы никогда и не скрывали, что считают свою ветвь — старшей. Не скрывали, но и вслух не произносили. А теперь придется выбирать. Солнечный зайчик бьет в угол глаза, заставляя на мгновение ослепнуть, потом исчезает. Альбийский посол — маленький остролицый человек в тяжелой, яркой броне из шитья и камней, уже опускает руку. Зеркальце, наверное, вшито в манжет. Очень удобно, если нужно быстро осмотреться, а голову поворачивать нельзя. Альбиец улыбается, быстро и половиной лица — сейчас мы увидим главное блюдо во всей красе. Свита Валуа-Ангулема, должно быть, ни о чем не предупрежденная, щетинится испуганным ежом, пытается собраться вокруг своего герцога, а тот имеет вид вполне обычный — презрительный, скучающий. Слова начальника тайной стражи его словно бы и не затронули, а сгустившиеся тучи не привлекли внимания. Высокий ярко-красивый человек — есть в нем что-то такое, что не только женщин, но и мужчин смутно тревожит, — стоит выпрямившись как обычно, смотрит на д'Анже, как на блоху. Притягивает взгляды, как кусочек магнитной руды — железные опилки. Король молчит. Ее Величество, пока еще бесстрастная, но вот-вот готовая выразить высочайший гнев, тоже молчит. Голос подает генеральный судья.

— Имеет ли Ваше Высочество какие-то разумные объяснения происшествию? — квакает он. Вопрос глуп. Вопрос абсурден. Вопрос мог бы стать сигналом «Ату его!» — но не станет, потому что вчера у дома… По пестрой группе вокруг герцога Ангулемского проходит легкая волна, так южный морской анемон сжимается, прежде чем выбросить ядовитые щупальца…

— Господин де Лэг хочет услышать соображения Его Высочества о мотивах орлеанских разбойников? — Барон де Вильдьё, конюший принца, такой большой спокойный человек, а гляди ты, успел первым… и, кажется, зря успел. Потому что его господин улыбается, как птица Рух, углядевшая сверху особо аппетитного слона.

— Отчего же нет? Господин де Лэг, я запомню, что вы первым при этом дворе предложили мне задуматься о чем-то новом и для меня неизвестном. — Генеральный судья синеет, он достаточно умен, чтобы понять, что главные слова в этой тираде «я запомню».

— Господин д'Анже, — смотрит мимо принц, — вы же, наверное, сохранили этот выдающийся документ?

— Да, — говорит начальник тайной службы, — конечно же…

И с поклоном подает вперед свернутую трубочкой пергаментную грамоту, подает с таким видом, словно уверен: преступный принц-заговорщик немедленно бросится уничтожать улику. Например, разорвет и запихнет клочки в рот. Он хорошо умеет играть лицом, этот д'Анже. Искренний такой молодой человек,

слишком молодой для своего поста, для своей роли. Мягкий, гладкий, утонченный — словно белая перчаточная замша, и так же благоухает духами, и так же безопасен в обращении. Говорят, есть яд, которым можно отравить перчатки. Разок надел, а дня через три можно заказывать заупокойную мессу. Андехсу, впрочем, этот яд попадался только в виде слухов. Принц берет из рук ближайшего свитского брачный контракт, разворачивает, читает фыркает, останавливается, фыркает еще раз.