Читать интересную книгу Утоли моя печали - Лев Копелев

Я не находил настоящего уверенного ответа на такие вопросы, но радовался, думая, что огромный Китай нельзя будет подчинить так, как подчинили восток Европы, и китайскую партию нельзя будет шельмовать так, как югославскую.

Стратегию Сталина я считал "в конечном счете" правильной. И уж во всяком случае был убежден, что изменить ее нельзя, а критиковать чрезвычайно вредно. Однако и тогда я понимал, что наше общество еще вовсе не социалистическое и называть его таким - значит выдавать желаемое за действительное. Потому что мы вступили только в самый ранний "рабовладельческий период первоначального социалистического накопления". (Эту теорему я придумал еще в первых спорах с Солженицыным.) Значит, неизбежны "варварские средства преодоления варварства". В этом меня убеждало все, что я видел, испытал на фронтах, в тюрьме, в лагере.

Некоторое время я надеялся, что победы и завоевания ослабят тот страх перед любым несогласием, из которого рождается государственный террор. Надеялся, что наши товарищи на Западе, - на ближнем - в народных демократиях, и на дальнем, где коммунисты уже становились членами правительств, - будут благотворно влиять на нас, помогут нам преодолеть варварские традиции и навыки. И тогда, наконец, станут реальными все гражданские свободы, которые пришлось отменять в 1918 году, - Ленин говорил, что это временная отмена, вызванная интервенцией и гражданской войной. Ведь и "Сталинская конституция" 1936 года вновь подтвердила и даже расширила эти гражданские свободы. Но они остались замороженными, потому что наступал фашизм, готовилась вторая мировая война.

Первые слухи о спорах с Тито показались добрыми предвестиями нового демократического развития в Коминформе. Но вскоре начались яростные проклятия "фашистской клике", процессы в Софии и в Будапеште, и некоторые офицеры на шарашке говорили вслух: "Скоро придется малость пострелять на Балканах... Дать жизни титовской банде... Очистить воздух".

А в Китае стремительно продвигались красные армии. Они вели редкие, но всегда успешные бои, а чаще одерживали бескровные победы, перед ними капитулировали гарнизоны больших городов, дивизии, корпуса противника.

Мы с Жень-Женем часами обсуждали возможности обратной связи Москва-Пекин-Москва; о Китае мы знали по книгам Третьякова, Перл Бак, Мальро, Агнесы Смэдли, Анны Луизы Стронг, а я еще и по репортажам немецких антифашистов и по американским журналам, попадавшим на шарашку. Рассказы наших "русских китайцев" подтверждали многое из того, что мы читали о чрезвычайно устойчивой и здоровой народной нравственности, -о добросовестности, скрупулезной честности, необычайном трудолюбии, естественной дисциплине, умеренности, вежливости и других свойствах, издревле присущих китайцам разных классов. Даже буржуазные авторы признавали, что китайские коммунисты, в отличие от "западников" гоминдановцев, культивируют именно такие национальные добродетели в своих армиях и в тех областях, которыми уже раньше владели. И хотелось надеяться, что теперь мы сумеем "призанять" у китайцев уже не "премудрого незнанья иноземцев" (Грибоедов), а таких вот добрых качеств, необходимых всем народам и делу социализма.

Владимир Петрович - единственный сын инженера, служившего на КВЖД, закончил в Харбине гимназию и радиофакультет Маньчжурского политехнического института; работал инженером в частной японо-маньчжурской фирме радиоаппаратуры. Женился на однокурснице. Осенью 1945 года она должна была родить.

...В августе в Харбин вошли советские войска. Многочисленное русское население встречало их поначалу робко, но приветливо. Победители гитлеровской империи легко взяли реванш за Порт-Артур и Цусиму; колонны военнопленных японцев понуро брели через город. Эшелон за эшелоном увозили их на Запад, в Сибирь...

Новые русские газеты и радио многословно рассказывали о победах, успехах, достижениях всех республик Советского Союза, прежде всего великого русского народа - старшего брата всех других народов, о гениальности и доброте Сталина, о прекрасной, счастливой жизни советских людей.

Понятно было, что многое из этого - пропаганда, преувеличение, приукрашивание. Но военные победы были несомненны. Русские солдаты и офицеры выглядели бодро, вооружены много лучше японцев и вели себя в общем пристойно. Случались кое-где ограбления, изнасилования, но во время войны в любых войсках такое не в диковинку... Владимир Петрович, его родные и знакомые все более доверчиво и приязненно относились к победителям, к советским властям.

Днем на улице его задержал патруль. Вежливо пригласили в комендатуру проверить документы. Там заполнили анкету и отвели в камеру, где сидели человек двадцать - большинство русские харбинцы, несколько японцев и китайцев. Им обещали: скоро проверим и отпустим, сообщать семьям ничего не нужно; в городе всем известно, что разных лиц задерживают для проверки...

Прошло несколько дней. Он опять просил разрешения известить семью, ведь о нем беспокоятся родители, беременная жена.

Его отвезли в тюрьму, там следователь, корректный старший лейтенант, сказал:

- Как только все выясним - сами вернетесь домой.

- Что же еще нужно выяснять?

- А это уж вы должны нам помочь. Если вы действительно лояльный русский человек... Объясните, почему вы приняли гражданство Маньчжоу-Го марионетки японского империализма, злейшего врага России?

- Но я родился здесь, в Харбине. А государство Маньчжоу-Го образовалось, когда я был еще приготовишкой. У меня не было никакого выбора - принимать или не принимать... И мои родители живут здесь с начала века. Еще деды переселились сюда, когда строилась дорога...

- Вы учились в политехническом институте, а он принадлежал японскому командованию и, значит, японской разведке. Какие разведзадания вы выполняли?.. Чистосердечное признание и добросовестная помощь следствию обеспечат вам скорейшее освобождение. В противном случае пеняйте на себя.

...Его не били, не пытали. Допрашивали всего три или четыре раза. А потом его и еще несколько сот таких же подследственных отправили в Западную Сибирь в лагерь. Там вызвал другой следователь - капитан, усталый, рассеянный, не очень грамотный. Он говорил невразумительно о решениях каких-то особых дальневосточных военных трибуналов, согласованных с решениями каких-то международных судов. Из этого почему-то следовало, что харбинский институт и фирма, в которой работал Владимир Петрович, были военнопреступными организациями. Капитан не кричал, не ругался, не угрожал, а деловито и почти равнодушно сказал, что надо "чистосердечно признаться", в каких именно преступлениях Владимир участвовал сам, а также назвать соучастников и всех других преступников, каких помнит. Только этим он может облегчить свою участь. И даже заслужить свободу... Если же он будет продолжать "темнить", "тянуть резину", "строить из себя целку" и "охмурять следствие" (Владимир тогда впервые услышал эти новые для него русские слова), то может напроситься даже на "вышку".

- Не знаете, что такое "вышка"?.. Хорошо ж тебя учили японцы. Вышка это девять грамм в загривок и без гроба в земотдел. Понятно? Правда, теперь еще могут и повесить: веревку на шею, а на грудь плакатик: "Шпион". Чтоб людям было на что посмотреть... Так что выбирайте сами.

К тому времени Владимир был уже предельно истощен, изнурен болезнями и голодом. Его арестовали в летней рубашке и легких брюках. Осенью, в сибирские морозы, выдали старое, рваное белье, заношенный ватник. В промерзших бараках они теснились по два, по три на тощих соломенных тюфяках. Какой-то неуемный остряк повторял: "Шкилет к шкилету, от трения костей теплее". Поверх жидких одеял укрывались мешковиной, тряпьем... Сознание мутилось непроглядной тоской, отчаянием...

Угрозы даже не испугали его. Смерть означала конец нестерпимому ужасу... Следователь протянул стопку бумаги.

- Напишите все, что знаете, помните: фамилии, адреса, клички, шифры, конкретные задания... Все!

На двух страницах он написал историю своей недолгой жизни, адрес семьи и добавил: "Прошу известить родных о моей кончине".

Следователь протер глаза, прочел, посмотрел на него все так же рассеянно, без раздражения:

- Ну, как хотишь. Но только с заграницей переписки вам не положено.

Прошло еще несколько месяцев. Он долго болел цингой, пеллагрой, воспалением легких, смутно представлял себе движение времени. Его снова позвали, теперь уже к другому офицеру. Тот протянул листок тонкой бумаги. Слеповатый текст на пишущей машинке. Чернилами вписаны фамилия, год рождения, адрес и в конце цифры. Особое совещание при НКВД СССР осудило его на 25 лет лишения свободы без конфискации имущества. Срок отсчитывался со дня ареста, истекал в августе 1970 года. Тогда ему будет больше 50 лет. И жене тоже. А сыну - или дочери - уже 25... И вряд ли доживут родители.

Он работал в лагерной мастерской техником. Лечился, выздоровел, стал крепче. За починку радиоприемников для начальства и вольнонаемных платили натурой - хлебом, консервами, крупой. Шарашка показалась ему раем. Настоящая инженерская работа требовала и знаний и фантазии. Вокруг доброжелательные товарищи, и начальники вежливые, все понимающие. И спокойный, упорядоченный быт...