Читать интересную книгу Мифы северных народов России - Ольга Христофорова

болезни) и совсем покидает его после смерти. Тогда ульвей уходит в Нижний мир, а через некоторое время снова появляется в Среднем. Ульвей бессмертна, переселяется из одного тела в другое. Кеты полагают, что ульвей их умерших родственников переходит в медведей. Рассказ кетского охотника

Рассказчик: охотник В. Ф. Максунов, 1927 г. р., с. Бакланиха на р. Енисей

«Дед Федор Иванович четыре раза приходил — и годовалым [медвежонком], и очень старым <…> Дед-покойник Иван Петрович Хозов приходил пять раз. Последний раз пришел старый — зубов нет, век спит. Еле-еле вытащили [из берлоги], маут[21] олений привязывали <…> Сестра Татьяна уже три раза ко мне приходила. Первый раз пришла в 1953 году, через 8 лет [после своей смерти], потом долго не была; еще два раза приходила. Она же любила меня! Такая веселая была, разговорная! Радость большая, что пришла, красота и радость — все же показалась она мне… Первый раз на острове пришла. Я и не думал — она сидит, траву ест. Я домой — так и так. Егор Максимович вызвался со мной туда. Ночевали. Давай кругом обходить с собаками. Загнали в воду, она поплыла, потом на березу залезла, там и стреляли. Собаки лают, бежим — там медвежонок живой! На ветку [лодку] бросили, как гуся добыл! <…> Другой раз мимо берлоги ходил, сунулся — медведь там. Скорее домой! Ты как рано пришел? — спрашивают. Завтра пойдем на оленях! Вытащили матку с детьми. Мяса, жира было много. Это была Татьяна, сестра, и двое сыновей — один свой, другой материного брата. Кто хочет, ведь с семьей придет… Дети Татьяны умерли во время войны от кори. Теперь бы женаты были». На вопрос, как он узнал, что это была Татьяна с ребенком, В. Ф. Максунов ответил: «Лапой сказала [при гадании], век палец отрубленный [у медведицы был травмирован палец

на руке, как и у сестры]». В определенной степени оказалась полезной пытливость внучки В. Ф. Максунова, четвероклассницы, дважды присутствовавшей при наших беседах. На ее вопрос, может ли умерший действовать как живое существо, он ответил: «Ульвей-то ого живой! Человек умер, как медведь пришел, какой он покойник?» Девочке хотелось знать, почему именно медведем является умерший человек. На это последовало такое объяснение: «А он какой же зверь, он — человек. Голова только медвежья. Руки, ноги, грудь — все человеческое. Шкуру снимешь — человек и есть человек. Дашь палку, имает, как человек. Я сколько испытывал… Все слышит. Скажешь, отдай палку, отдает…» [4, с. 114–115].

Здоровье, сила, настроение человека зависят от состояния его ульвей. Она должна всегда находиться поблизости. Если ульвей оказывалась «склонной к побегам» (чем объяснялись частые болезни, обмороки, приступы эпилепсии и т. п.), то делали ее изображение из металла и хранили у старшего в роду в домашнем алтаре либо у шамана в коссуле (ящике с шаманскими духами-помощниками).

На фотографии ниже, кроме ульвей, мы видим маленькую фигурку в суконном халате, подпоясанном синим поясом. Рядом с ней — детская игрушечная чашка с блюдцем, миниатюрные лыжи и зимняя обувь, лук и нож. Это дангольс — изображение умершего родственника. Оно делалось по указанию шамана, если умерший постоянно снился. Считалось, что это происходит потому, что Хоседэм не пускает его ульвей в Нижний мир (если он умер слишком рано или не своей смертью) и он вынужден вернуться в Средний мир. Дангольс хранили на месте покойного, снабжали необходимыми вещами, периодически кормили и поили.

Две латунные фигурки слева — ульвей женщины и мужчины. По центру — дангольс, кукла-заместитель умершего. Этнографическая коллекция М. А. Прудченко, с. Туруханск, Красноярский край. 2020.

Фото О. Б. Христофоровой

Похожий обычай был у хантов и ненцев (в основном в родах хантыйского происхождения). Каждому умершему (кроме маленьких детей, души которых сразу улетали на небо) до погребения или сразу после него делали сидрянг — «тень», «двойник» (от слова сидя — «два»). Лицом ему служила пуговица или монета, телом — деревянный чурбачок, иногда тело отсутствовало — его заменяла специально сшитая маленькая одежда. В течение примерно трех лет сидрянг держали в жилище. Во время еды его сажали за стол и «кормили» паром от горячей пищи. У него были свои чашка, ложка и табакерка. Фигурку укладывали «спать» на место покойного, раз в месяц для него забивали оленя. По окончании этого срока сидрянг сжигали или хоронили в маленьком гробу неподалеку от места захоронения человека. Считалось, что после этой «второй смерти» умерший превращается в жучка си и связь с ним прекращается. По более ранним материалам, фигурку через три года оставляли в специально изготовленной деревянной избушке на кладбище и четыре раза в год приносили ей жертвы, пока избушка не сгниет. После этого всякое общение с «заместителем» умершего (соответственно и с самим покойным) прекращалось. Обские угры хранили фигурку до того времени, пока не удостоверялись, что родился ребенок, в которого вселилась данная душа.

Однако если покойный был шаманом, долгожителем или удачливым охотником, перед «вторыми похоронами» спрашивали сидрянг, приподнимая его голову, о том, не желает ли он стать нгытарма (ненцы; у хантов и манси — итэрма, иттарма, иттерма). В случае согласия (если голова сидрянг становилась тяжелой) с фигурки снимали одежду и прятали под корни дерева, а оставшуюся голову одевали в новое облачение. Ненцы других родовых групп (не хантыйского происхождения) фигурки сидрянг не делали. Лишь через семь — десять лет после смерти для некоторых умерших, прежде всего шаманов, долгожителей или других выдающихся людей, изготовляли фигурку нгытарма. Шаман шел на кладбище и, вернувшись, говорил родным, что труп разложился, покойник превратился в насекомое, «по земле ходит, на ноги встал, значит, жить будет, просится к родным в чум», после чего срезал верхушку одного из окружающих гроб деревянных шестов и делал из него изображение, которое хранилось в семье умершего. Глубоких стариков могли и при жизни называть нгытарма.

В отличие от духов хэхэ, нгытарма хранили не в священной части чума, а в изголовье постелей; возили в женской — «нечистой» — нарте (по мнению ненцев, все, что относится к покойному, — самай, «нечистое», и «другой нечистоты не боится»). Однако в отличие от фигурки сидрянг, которую считали чуть ли не живым существом, связь нгытарма с его прототипом менее выражена, что обусловлено более продолжительным сроком хранения