— Нет, не думаю, но он перенес тяжкую утрату. И ты, возможно, найдешь, что он… изменился. Будь терпелив, Лемфада, а ты, Элодан, не жди слишком многого. Руад — чародей великой силы, но есть вещи, недоступные человеку.
— Я не очень-то и надеялся, Гвидион. Но поживем — увидим.
— Желтый, — сказал Гвидион, обращаясь к Лемфаде, — удивительный цвет. Я постигал свою науку таким же образом. Это цвет мечты.
— Но у него нет власти, — заметил Лемфада.
— Ошибаешься. Желтый указывает нам дорогу ко всем прочим цветам. Без него не было бы ни целителей, ни чародеев, ни провидцев. Когда ты в Желтом, какой цвет открывается тебе на его краю?
— Я не вижу никакого, сударь.
— Со временем, этот другой цвет сам поманит тебя, когда будешь находиться в Желтом. У меня это был Зеленый, и я стал целителем; у таких, как Руад, это Черный, у некоторых, как ни печально, Красный. Но к цвету твоей жизни, будь он во благо или во зло, тебя приводит Желтый.
— Значит, Цвета управляют всеми людьми, даже если те не чародеи?
— Конечно. Цвета — это жизнь. Посмотри на Элодана. В какой цвет одета его душа?
Элодан промолчал. А Лемфада сказал:
— Не знаю. Как это можно угадать?
— Тут волшебства не требуется, мой мальчик. Крестьянин — это человек, любящий землю и ее плоды. Его цвет — Зеленый, цвет роста и жизни. Ну а воин? Какой цвет может сопутствовать человеку, который рубит своих ближних острым мечом, бьет их палицей и пронзает копьем? Цвет Элодана — Красный, и он это знает. Всегда знал. Прав ли я, первый боец короля?
— Воины всегда нужны, — пожал плечами Элодан. — Я не стыжусь, что… был таким.
— Но ведь ты стал воином не потому, что они всегда нужны. Ты стал им потому, что любил драться.
— Верно. Значит, я дурной человек?
— Нет, но и не святой. — Гвидион густо покраснел. — Прости, Элодан. Я не имел права читать тебе мораль, но ведь почти всю свою жизнь я лечу раны, нанесенные мечами, топорами и стрелами, всю жизнь имею дело с последствиями ненависти, похоти и алчности. Я знаю, что ты не злой человек, но мне противны все люди с мечами. Однако уже поздно. Отдыхайте, а с Руадом потолкуете утром.
Через несколько мгновений Эррин пришел в себя и сел. Убадай помог ему подняться, сказав с ухмылкой:
— Челюсть сильно плохая.
Эррина шатнуло.
— Извините, — сказала Шира. — Я думала, вы успеете заслониться. Вы так быстро двигались, когда сражались со зверем. Вам больно?
— Серьезно пострадала только моя гордость. Можно я присяду?
— Не здесь. — Убадай кивнул на трупы. — Кровь привлечет других зверей — волков, львов, кто знает? Садись на моего коня.
— Твой конь убежал, как только ты спешился, — заметила Шира.
— Час от часу не легче. — Убадай, оглядевшись, указал на ближний холм. — Там должны быть пещеры и много зверья. Нам везет на зверей. — Он снял поклажу с убитого коня Эррина, а Шира достала свою тощую котомку из убежища под поваленным деревом. Эррин, опираясь на номада, медленно двинулся в гору, но свежий воздух вскоре оживил его. На холме, как и обещал Убадай, оказалось много мелких пещер. Номад заглянул в одну, с южной стороны, и тут же попятился, сказав: — Медведь. — Вторая пещера была свободна, и Убадай, набрав дров, развел в ней костер.
Шира, отогревшись, сказала Эррину:
— Мне. Право же, очень жаль.
— Не стоит, — пожал плечами он. — Я никогда не умел защищаться. Мой учитель фехтования говорил, что запястья у меня, как сырой лук-порей.
— Со зверем вы управились очень умело — ваш меч едва не выпотрошил его.
— Зверь все равно подыхал, — вмешался Убадай, — ты могла бы убить его своей веткой.
— Что ты хочешь этим сказать? — вознегодовал Эррин.
— Больной был, наверное. Когда убивал коня, он не нападал. Просто споткнулся.
— Хорошее дело, — вздохнул Эррин. — Отважный рыцарь убивает полудохлого зверя. Песню об этом, пожалуй, не сочинишь, однако мне он больным не показался.
— Нет, это правда, — сказала Шира. — Грудь у него была совсем синяя, и он валился с ног.
— Шкура тонкая, — подтвердил Убадай. — Не годится для холодов.
— Может быть, хватит его жалеть? — сказал Эррин. — Нашли тоже бедного больного зайчика.
— Сидите тут, я поищу коня.
Убадай вышел, а Шира подбросила дров в огонь.
— Это ничего, что зверь был слаб, Эррин. Вы храбро вступили с ним в бой и выхватили меня из-под его когтей с невероятной быстротой.
— Мне самому понравилось, — улыбнулся Эррин и хотел рассказать ей о волшебном поясе, но воздержался: ведь так приятно побыть немного в героях. Сходство Ширы с сестрой поражало его: те же большие глаза и полные губы, тот же проницательный взгляд. Шира выше ростом, волосы у нее короче и больше вьются, но в их родстве никто бы не усомнился.
— Что случилось? — спросила Шира, заметив, как он переменился в лице.
— Ничего. Может быть, вы хотели бы поесть?
— Не сейчас. Я еще не пришла в себя после битвы.
— Вы поступили очень смело, выйдя против такого чудища с головней. Незабываемое было зрелище.
— Я не успела воспользоваться луком, да и расстояние не позволяло. Вы очень ловко бросили зверю своего коня.
— Я тут ни при чем. Бедная животина просто хотела осадить и не устояла. — Эррин отвел глаза, и между ними воцарилось молчание. — Знаете… что касается Дианы…
— Не будем говорить об этом, — с посуровевшим лицом прервала она.
— Есть вещи, о которых нельзя умалчивать. Я был глупцом и сознаю это; сколько ни бей себя в грудь, этого не поправишь, но я не знал, в какой она опасности, не знал, что в вас есть номадская кровь.
— Вы убили ее, Эррин, ваша стрела пронзила ей сердце.
Он зажмурился и снова открыл глаза, устремив их в огонь.
— Да. Моя… но вы не знаете, как это было. Я, со сломанной ногой, только что бежал из города. Я хотел спасти ее, но не мог даже слезть с коня. Когда я въехал на холм, ее уже привязывали к столбу на вершине костра…
— Я не хочу этого слышать!
— Если бы я даже добрался до нее, то спасти бы не смог, — продолжал Эррин. — Она сгорела бы на медленном огне или задохнулась от дыма. Как поступили бы вы на моем месте, Шира?
— Все эти люди вокруг, — прошептала девушка, — ведь она многих из них знала. Она раздавала бедным в Макте еду и деньги, а они веселились, когда ее вели на костер — мы слышали об этом в Пертии. И они взревели от ярости, когда вы лишили их такого удовольствия. Что делает людей такими? Как могут они быть так жестоки, так злы?
— Не могу вам на это ответить. Несколько недель назад от меня сбежал мальчишка-раб, купленный мною в дар герцогу. Я снарядил погоню, а когда ему почти уже удалось уйти, послал стрелу ему в спину. Зачем? Кто знает? Он был моим и ослушался меня. Я не хотел, чтобы он ушел в лес, и обрек его на одинокую смерть. С тех пор я не переставал думать об этом. Я не могу объяснить своего поведения — и ни один человек, присутствовавший при казни Дианы, не может объяснить своего.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});