Но сколько живу – не думал, что исход пути увидать придётся.
– Как не думал – тебя же святейший патриарх стольный град короля Карла Стокгольм – Стекольну по-вашему – приступом брать благословил! – засмеялся воевода. – А в море из Ладоги-озера только по Неве ход!
– А я б сей год пошёл к шведам, кабы товарищей раз в десять больше тута костры палило. И тебя позвал со стрельцами – ох, сколь дуванить бы потом пришлось! Все казаки шёлковы кафтаны б надели! – Васильев блаженно потянулся на такой же, как у Потёмкина, лежанке, только принесённой из каюты штурмана.
– Шуткуешь? – не поверил Пётр Иванович.
– Не-а, – казак достал откуда-то из темноты две бутыли вина, ловко катанул одну по мелкому речному песку в сторону боевого товарища. – Я тут с чухной говорил. Бают, что в холодные зимы вода замерзает аж до самой Стекольны. Раз морских стругов нет, вот я по льду бы, налегке, казаков и двинул. Кто нас там ждёт с войском? Главно дело проводников иметь надёжных.
– Экой прыткий, а могло б и выйти! – оценивающе посмотрел на казака Потёмкин, отхлёбывая приятный на вкус хмельной напиток. – Но токмо я боле с другой патриаршей задумкой согласный. Для начала надо здесь, на Неве, твёрдой ногою стать.
– Это как? – усмехнулся Назар, – кажный год струги с войском в Неву гнать? Али не пускать взятые галеры на костры, как эту – он кивнул на высоко взметнувшееся над сложенными в костёр обломками судна пламя. Оно, конешно, и на них мочно казаков али стрельцов посадить…
– Не так. Раз шведов выбьем, два. Они новых солдат пришлют, шанцы лучше прежних построят. Нет. Надобно выморить или выбить их из Орешка, не позволить вновь возвести Ниеншанц, чтобы и память о нём пропала, а чуть дале возвести город с крепостью. Я, пока на стругах разъезжали, хорошее место присмотрел.
– Кремль поставить? – уточнил практичный казак.
– Нет, крепость с фортами да бастионами, как западны державцы в своих приморских городах возводят. И на отоке, или, как ещё говорят, этом вот острове ещё одну крепость заиметь, чтобы вход в Неву наши пушки стерегли. А уж потом можешь ходить отсюда на Стокгольм. Хошь на стругах, хошь по льду!
– Токмо мне с этим не сладить, – грустно продолжил стольник, – тут государева воля надобна: много людишек пригнать, артели, зодчих – дабы и землю копать, и камень добывать, и зараз град у крепости строить. Ну, и войско нужно немалое с огнестрельным нарядом и пушкарями.
– Экий ты стратег, стольник, прямо как шведский Делагардий! – рассмеялся Васильев.
– Я, можа, и не стратег, но понимание имею. Кстати, фельдмаршал Делагарди со мной бы, мыслю, согласился. Только им-то, шведам, не надо здесь сильную крепость возводить. И Ниеншанца хватает. Отстроят заново – и делу конец! Он с одной стороны Неву держит, Орешек – с другой. Шведы сейчас в Европе сильны. А Балтийское море – это навроде лужи внутри ихнего двора – от кого, скажи, вход в Неву боронить? От самих себя? Ведомо шведам, что морских судов на Росии нет!
– Это верно, – согласился Назар. – У нас на низовьях есть морские струги, да они далече.
– А эти, на коих шведа воюем, на Лавутской верфи построены Ордин-Нащокиным, что, плохи? – хитро прищурился воевода.
– Хороши! – согласился атаман. – Почти как наши. А что за мастера у того боярина? Ещё от Никона о нём ведаю. С Дону тама нетути ль кого? Настоящие однодревы построили!
– Ты аки мастер! – удивился Потёмкин. – Откуда про то ведаешь?
– Не захочешь на корм рыбам пойти – всё сведаешь, серьёзно ответил атаман. – Что для струга главное? Найти ствол древа векового и выдолбить стругову трубу. С боков прибить ошивные доски. Но мало того! Внутри нать рассохи ставить – перекладины таки. Ещё что? Кормовое весло, шесть гребных вёсел. Готов малый струг. А знашь, как наши к твому боярину попасть могли?
– Ну, – заинтересованно протянул стольник, – отбрасывая в сторону пустую бутыль. – Жаль не ведаю, как прозывается, доброе вино.
– Ага, бодрит, – последовал его примеру казак, предварительно убедившись, что его бутыль пуста. – А попасть мастера могли так. Нетути на Дону вековых древ. А струги надобны, вот и ведут дела казаки с торговыми людьми, нужные дерева покупают. А от торговых людей твой знакомец про мастеров и прознал. А прознал – и позвал, раз на целый полк строит. Может, кто знакомый там?
– Про то лишь Афанасий Лаврентьич ведает, – резонно ответил Потёмкин. – Ежели увидишь – спросишь! Для Ливонии он теперя в большом числе речные суда изготовил, Западную Двину мы в русской деснице держим. Всяких мастеров у него и впрямь много.
– Экий прыткий у вас боярин-то! Тех, кого видеть приходилось, ленивы да вислобрюхи.
– От заладил: боярин да боярин! Не боярин Ордин-Нащокин! Он как и я. Мы – дворяне, служилые люди. Сполняем волю государеву! Вот ежели великий государь за добрую службу изволит пожаловать в думные дворяне, опосля – в окольничьи, потом уж – как великую награду – в бояре возведёт…
– Ага. Ты уж стар к тому часу бушь и ум потеряшь! – засмеялся казак. – А пока – кланяйся в пояс любому князю-воеводе да не смей поперёк боярину молвить, даже если он от барана лишь знатным платьем отличен.
– Да ты… Ты не по месту о муже суди, – посуровел Потёмкин. – Татем да мухоблудом[65] и князь, и холоп, и казак не родятся! Вот ведомо тебе, что сам патриарх Никон – из крестьян?
– О как! То-то я заметил, что глаз у него ухватистый, а ум – крепкий, мужицкий. Вот оно как! Из хаты – в великие государи! – обрадовался вести Васильев.
– Столп веры! – встав на колени истово перекрестился Потёмкин.
– Аминь! – присев на лежанку перекрестился и Васильев. – Высокомудрый муж! Даже воинское дело ведает! И слово держит – платит справно. У нас, слыхал, много беглых объявилось, не приемлют троеперстие, лают патриарха. Так я вернусь – расскажу, каков он.
– Великий государь Никон от зари до зари – в трудах, о всех делах Росии ведает, потому и просил царя, – воевода присел, огляделся вокруг, – нет ли кого, потом, понизив голос, продолжил. – Просил крепко ударить по Ижорским землям, от Ладоги до этого острова. Почитай, все крестьяне здесь – русские, карелы да чухна с весью – православные, а ежели кого из них в лютераньство затащили – так без всякой жалости от него отпадут, только государя Алексея Михайловича стяг завидят! И латышей тутошних утихомирить сумеют, не сумлевайся. И никто из них, ты уж понял, душе христианской вилами