Оберштурмбанфюрер принял от своего подчиненного чемоданчик-футляр, щелкнул замочком, откинул крышку. Повернул так, чтобы Хосе хорошо разглядел содержимое.
– Оцените инструментарий, сеньор Ибарос! Клинкам более полутысячи лет – а словно вчера сделаны. Умели работать гранадские оружейники, не правда ли?
Оружием предметы, поблескивающие в бархатных гнездах футляра, можно было назвать с натяжкой. В бой с таким не пойдешь: два тонких, похожих на стилеты клинка; жутковатого вида гибрид пилы и кинжала; вообще ни на что не похожее орудие с двумя лезвиями, расставленными как раз на ширине человеческих глаз. А в крайнем углублении лежал широкий нож с искривленным лезвием – нож, убивший Марию.
– Ага, вижу, прониклись, сеньор Ибарос… Сердечко почаще застучало, кровь по жилам быстрее побежала… Что, собственно, от вас и требовалось.
Кранке вновь отдал футляр помощнику. И взялся за сосуд.
…Тонкая струйка лилась и лилась – казалось, бронзовая посудина никогда не опустеет. Кровь растекалась по канавкам пятиугольника, постепенно заполняя их. Хосе казалось, что камень, на котором он распят, пронизывает странная вибрация. Но, возможно, то была дрожь его тела…
– Чудненькая кровушка, сеньор Ибарос… – приговаривал оберштурмбанфюрер. – Просто уникальная. Знали бы вы, каких трудов стоило найти эту девственницу-сефардку,[9] даже не знавшую, кем были ее предки… Не сочтите за оскорбление, сеньор Ибарос, – но ваша кровь, кровь девственника-христианина, продукт куда как заурядный…
О, Дева Мария! Хосе понял всё. Наконец-то он всё понял. И забился всем телом, и попытался заорать, протолкнуть хрип сквозь кляп, хотя бы носом промычать Кранке: «Нет! Нет!!! Остановись! Это ошибка, страшная ошибка, ведь мы с Марией…»
Крик остался внутри. Оберштурмбанфюрер улыбнулся:
– Правильно, сеньор Ибарос, правильно… Побейтесь, подергайтесь, подготовьте тело к предстоящему… Вы сейчас не человек, но всего лишь ключ. Постарайтесь, чтобы вас не сломали в скважине понапрасну.
Хосе не желал становиться никаким ключом. И бился, изо всех сил стараясь порвать невидимые оковы. Освободить хотя бы одну руку, выдернуть кляп изо рта… И крикнуть про ошибку! Кранке всё равно убьет его, наверняка убьет, как убил того парня на кладбище. Но это лучше, чем стать участником богосквернящего действа. Хосе был хорошим католиком и не сомневался: ему после такого не избежать ада…
Напрасные усилия. Путы держали крепко.
Сосуд наконец опустел. Одновременно Хосе прекратил бесплодные попытки. Лежал, беззвучно молился. Может, Дева Мария, небесная заступница, все же поймет, что никакой его сознательной вины нет – и поможет попасть в царствие небесное?
А с камнем, служившим ему ложем, действительно происходило непонятное – и никакой дрожью собственного тела уже не объясняемое. Спиной, руками, ногами Хосе чувствовал, будто ровная и гладкая поверхность превратилась не то в коротко подстриженный газон, не то попросту в огромную колючую щетку. Жесткие ворсинки тыкались в кожу, отдергивались, тыкались снова, а потом… Потом Хосе понял, что они уже внутри его, проникают все глубже и глубже… Неприятно или больно не было. Было страшно, и – крохотному уголку сознания – было любопытно.
Увлеченный небывалым ощущением, Хосе почти не обратил внимания, как Кранке, держа в руках два извлеченных из футляра стилета, нагнулся над его правым запястьем, потом над левым… Когда эсэсовец выпрямился, клинков в его руках не оказалось. Боль в рассеченных запястьях стала далекой и неважной – а главное происходило внутри. Что-то проникало в Хосе, что-то сливалось с ним – и становилось им, а он становился этим чем-то…
Кранке сжимал в руке новый клинок – тот самый, с двумя расставленными на уровне человеческих глаз лезвиями. В другой руке оберштурмбанфюрера появилась книга – небольшая по формату, но толстая, с потемневшей кожаной обложкой… Эсэсовец нараспев читал из нее – на одном дыхании, без пауз – бесконечную фразу. Порой в произносимой тарабарщине мелькали испанские корни, порой – арабские окончания…
А затем произошло странное – странное даже на фоне прочих загадочно-кошмарных событий этой ночи.
Хосе никак не мог видеть страниц книги – но вдруг понял, что ЗНАЕТ: они, страницы, пергаментные, исписаны вручную, – и писец использовал вместо чернил кровь некрещеного младенца, смешанную с желчью животного, не упомянутого ни в едином учебнике по зоологии…
Больше того, Хосе (он все еще считал себя Хосе Ибаросом) – прекрасно знал всё, что написано в книге! А Кранке, читая, допустил уже по меньшей мере три фатальных ошибки! Идиот, которому не помогла бы и сотня сефардок-девственниц… И люди в Берлине, пославшие его сюда, – идиоты… занимались бы уж тем, что знают и умеют, не лезли бы в чужие игры…
Сила лилась в него щедрым потоком, переполняла, грозила разорвать на части. Он стиснул челюсти, затем выплюнул остатки резинового кляпа. И попытался сказать смешному человечку в смешной мантии поверх черного мундира, кто тот такой: «И-ДИ-ОТ!»
Но из глотки вылетело другое:
– Эвханах!!!
Оберштурмбанфюрер отшатнулся. Книга упала. Клинок с двумя лезвиями подрагивал в опущенной руке.
Тот, кто недавно был Хосе Ибаросом, без особого труда взглянул на себя со стороны, глазами эсэсмана. И ничуть не удивился, увидев тварь с юношеским, смуглым, ангельски-красивым лицом и телом в виде клубка мерзких щупальцев…
Потом Кранке захрипел. Попытался оторвать от горла захлестнувшийся в три витка отросток. Кто-то истошно заорал, – рядом, в темноте. Загрохотала автоматная очередь. Не-Хосе усилил хватку, удовлетворённо наблюдая, как полезли из орбит глаза оберштурмбанфюрера, как хлынула кровь из ушей. Другой отросток втискивался в распахнутый немым криком рот эсэсмана – глубже, глубже… Не-Хосе мысленно ухмыльнулся – изгадил что мог при жизни – так послужи после смерти!
Одновременно другие щупальца убивали остальных черномундирников – небрежно, как докучливых комаров.
Живые плети хлестали по людям. Кости с хрустом ломались. Факелы падали, стало темнее. Не-Хосе мрак не мешал. Автоматная стрельба захлебнулась. Уцелевшие побежали к выходу.
Если он оторвется от плиты, щедро напоенной кровью двух человечков, то вскоре погибнет, – не-Хосе знал это точно. Знание не смутило его, как недавно не смущали бьющие в упор автоматные пули. Тварь, сохранившая лицо Хосе Ибароса, страха не ведала.
Клубок извивающихся, во все стороны выстреливающих щупальцев устремился в погоню. Не бежал, не полз, не катился – двигался судорожными толчками-рывками, но очень быстро.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});