Читать интересную книгу В прорыв идут штрафные батальоны - Юрий Погребов

Фашисты добровольно сдают свой главный козырь и решающее условие — пространство, идут необдуманно на соприкосновение, которое, безусловно, им не выгодно и спасительно для штрафников. Ибо в рукопашной сшибке немецким автоматчикам не устоять. Войти в соприкосновение — задача, которая еще минуту назад казалась недостижимой, сама шла в руки.

Теперь рота поднимется, зайдется звериной яростью. Только бы точно уловить момент, только бы не дрогнули и не побежали раньше.

Но уже бегут. Попятная протечка образуется на стыке второго и третьего взводов. Сначала срываются двое, но следом поднимаются еще человек пять-шесть. Кто? Чей взвод?

Маштаков. Навстречу с пистолетом в руке поднимается Маштаков. Принимает первого на выставленное плечо, сшибает с ног. Сбивает подножкой второго. Но остальные, обтекая с боков, уже у него за спиной.

— Стой, сволочи! Назад! Назад!

Его никто не слышит. Паника глуха и беспамятна. У нее есть только объятые ужасом, ничего не видящие глаза и несущие ноги. И что-то меняется в шумовой тональности боя. Что-то чуждое и диссонансное общему фону, что заставляет Колычева, напрягшегося было для броска, осечься. Но броском выметывается из воронки Туманов, бросается с криком наперерез бегущим.

— Стойте, гады! Назад! В рот …!

Еще не осознав, что происходит, Павел видит, как срезает встречной очередью троих спасающихся бегством штрафников и как, вскинувшись, простегнутый той же очередью в спину, заваливается на бок взводный Маштаков. Очередь именно встречная.

«Пулеметы! Свои!» — прожигает мысль.

— Туманов! Куда? Ложись!

Поздно. Он и сам своего сорванного голоса почти не слышит. А пулеметы косят бегущих. Летит наземь Туманов. Обмякнув, непроизвольно опускается на дно воронки и Павел, успев, однако, отметить, что цепь немецких автоматчиков накатывается на дренажную канаву и залегшие в ней бойцы вот-вот встретят ее бросками гранат. Он потому и услышал свои пулеметы и подумал поначалу, что они работают по врагу, что успокоились немецкие. Пулеметчики либо пережидали, когда откроется сектор обстрела, закрытый спинами своих солдат, либо меняли раскаленные стволы. Теперь они снова ярились, а своих он не слышал.

Приподнявшись, обдался горячим жаром. Из оставленных ими окопов поднялась и уже катилась на него, заходясь утробным ревом, густая лава штрафников, впереди которой с раззявленными, зевающими ртами бежали Сачков и Заброда. Резервная рота Заброды! Значит, комбат не только пулеметы сзади Колычева выставил, но и роту Заброды еще до начала атаки скрытно под обрыв перебросил. Иначе откуда бы ей здесь взяться?

Но медлить, однако, нельзя. Надо поднимать роту. Время. И сам он уже наверху, заходится неистовым призывным криком.

— Рота! Вперед! Ура!

Но штрафники поднимаются поодиночке и без его команды, которая если и слышна, то вряд ли многим. Зато видно, как меняется обстановка впереди, в порядках контратакующих фашистов. Обнаружив новую цепь штрафников, они обрывают бег, начинают пятиться назад. Рукопашная сшибка и поначалу в их планы не входила, а теперь и подавно. Соблазнились на легкую добычу, а угодили в ловушку, приготовленную Балтусом.

Бежавший впереди Колычева солдат, с винтовкой в руке у бедра, внезапно останавливается, роняет винтовку. Оседая на подломившихся в коленях ногах, хватается за живот, выворачивается к Павлу лицом. Тимчук Перепрыгивая через упавшее под ноги тело, боковым зрением улавливает минные взметы, встающие по курсу справа. Приняв круто влево, с ходу влетает в бомбовую воронку.

На дне воронки раненый. Полулежит, упираясь пятками в дно, спиной на отлете по скосу. Шинель распахнута, безвольные руки вдоль туловища. Краев — Ростовский! Очередь вошла ему в спину, на гимнастерке, поперек груди, три пулевых, клочками вырванных отверстия. Он истекает кровью. И вряд ли ему может что-нибудь помочь. Доживает последние минуты. Хотя еще в сознании.

Что-то почувствовал. С трудом размыкает тяжелые веки, смотрит в лицо Колычеву неподвижным, постепенно проясняющимся взглядом. Узнает. Силится приподняться.

— Суки! Все вы падлы посученные… — Он с усилием подносит испещренную наколками руку ко рту, проводит по губам тыльной стороной ладони. На руке отпечатывается широкий смазанный след крови. Краев криво усмехается, ему мало остается, но это малое возвышает его, придает сил.

— И ты, ротный, тоже гад… Как фрея дешевого купили… За что по своим полоснули? Падлы… — Он тяжело, прерывисто дышит, кровь толчками всплывает горлом, переполняет рот. Захлебываясь, Краев содрогается грудью, бессильно роняет голову. Павел понимает: недолго осталось. И хоть сознает, что личной его вины перед уголовником нет никакой, почему-то совестится. И не может больше оставаться рядом.

Не оглядываясь, выскакивает из воронки. Долго бежит, петляя и маневрируя между воронками, уходя в сторону от минных разрывов, перепрыгивая через тела убитых. Однажды, когда уже он проскочил дренажную канаву, по нему стеганула автоматная очередь. Пуля вспорола рукав шинели, пройдя вскользь по предплечью.

Все же он благополучно добежал до немецких позиций, уже на издыхе, отяжелев, спрыгнул в траншею. Прямо на распростертого на дне убитого фашиста. Нога на податливом теле подвернулась, спружинила, и он, не устояв, с отскока ткнулся плечом и ухом в шершавую жердевую обшивку траншеи, опустился на колено.

В траншее уже вскипала жестокая рукопашная бойня. Круговерть из яростно колющих, режущих, рвущих друг друга людей. Треск выстрелов, лязг металла перекрываются мечущимися криками, матом, воем, предсмертными стонами надсады и боли. В ход пущены штыки, ножи, саперные лопатки, с хряском всаживаемые в тела.

Снизу Павел видит, как запрыгнувший раньше него в траншею штрафник с ходу всаживает штык в грудь вывернувшегося из бокового отростка автоматчика. Немец вскидывает автомат, жмет пальцем на спуск, но автомат молчит. Видно, пуст рожок Штык входит в грудь по самый ствол и там остается, обломившись у основания.

Но и штрафник тут же получает короткую очередь в спину, сверху, с бруствера. Фашист махает через траншею, и Павел достает его влет из пистолета. Подхватившись, устремляется вперед. Перескочив через оба трупа, проскакивает вход в пулеметное гнездо. Оттуда, из глубины, шибает автоматная очередь. Бросает туда гранату.

Почти одновременно с броском кто-то прыгает на него сверху, с бруствера, придавливает книзу. Напрягшись, резким движением туловища и плеч сбрасывает с себя тело. Перед глазами — выроненный автомат ППШ. Свой! Из-под стенки — срывающийся знакомый голос:

— Ротный, бякиш-мякиш! По своим, а!… Мне шапку прострелило. Хорошо, ростом небольшой. А то бы кирдык был.

Имашев! Оглядывается в поисках слетевшей шапки. Шапка под ним.

— Драпал, что ли?

— Не-е. Они на нас бежали. Мы с отделенным Огаревым лежали. Хотели подняться. Нас Маштаков опередил. А Витьке в зад попали. Он в воронке остался.

Вдвоем перебежали к ближайшему изгибу. Павел впереди, Имашев за ним. Прислушались. До слуха донесся шум борьбы, надсадный хрип, мат.

За поворотом, вцепившись мертвой хваткой в горло, душили друг друга долговязый длиннорукий фашист и коренастый крепыш штрафник. Крепыша Павел признал — уголовник Кныш из первого взвода. Он свалил фашиста выстрелом в голову и, не задерживаясь, побежал дальше, где слышались стрельба и гранатные разрывы.

За следующим изгибом наткнулся на яростно матерившегося штрафника, который, стоя на коленях над распростертым телом немецкого офицера, в слепом, исступленном ожесточении кроил ему голову саперной лопаткой. Вся правая сторона лица бойца, от виска, залита кровью.

Он загораживает проход, и Павел, перехватив руку в запястье, пытается рывком поставить его на ноги. Боец признает ротного.

— Тварь! — запаленно дыша, хрипит он, имея в виду немецкого офицера. — Еще бы немного, и пиши пропало, — он прикладывает пальцы к виску и страдальчески морщится.

Где-то сзади, похоже, на стыке основной траншеи с боковым ходом сообщения, вдруг вспыхивает беспорядочная стрельба, частые разрывы гранат. Несколько секунд все прислушиваются. Штрафник с окровавленным лицом поднимает с пола свою винтовку и пистолет офицера. Пистолет засовывает в карман. Смотрит вопросительно на ротного.

Павел показывает Имашеву с Кнышом, чтобы вернулись назад и встали под стенку у поворота, а сам устремляется вперед. Выскакивает за изгиб, не страхуясь, и… Получает тяжелый тупой удар в шею. Ловя глазами бешено завертевшиеся желто-красные круги, летит в пустоту.

* * *

Когда рота поднялась в атаку и первые штрафники выметнулись на бруствер, Штырь и Скок намеренно поотстали. И только попав на глаза Махтурову, полезли на бровку окопа. Бежали, не отставая, но и не напрягаясь, постепенно смещаясь все вправо и вправо, намереваясь оказаться на самом краю фланга.