Половину олененка мы с Рьянгой на пару оприходовали прям у водопоя. Потом я псину проводил к дороге и отправил на хутор, к Зите, с пиктографическим письмом в ошейнике. Короче, телегу нарисовал на бересте. Учиться писать лень ведь было. Дебил однако… До дороги мы пробежались не отдыхая, обратно я тоже не мешкал, не стоило добычу оставлять надолго. После пробежки мышцы пели и требовали движения и нагрузки. Шуганул слишком шустрых птиц-падальщиков и на мгновение задумавшись, спихнул туши оленят в холодную воду, к заваленному вожаку. А красив чертяка — грудь полтора меня, огромные ветвистые рога на тяжелой голове. На Земле возраст вроде по отросткам определяют, если и здесь так, то завалили мы шестилетку. Самое оно, мясо нагулял, но в клубок жил и сухожилий еще не превратился… Странно, угрохал таких красавцев, а жалости ни в одном глазу. Ни каких тебе «мутнеющих очей умирающей жертвы», даже самок не из жалости отпустил, просто сработал инстинкт рачительного хозяина.
«Там, на Земле, довольно близкий знакомец как-то по-пьяни хвастаясь охотничьими подвигами, долго «пел» о противостоянии зверя и человека, об адреналине и упоении схваткой. Врал стервец. Адреналин, конечно, аж в уши захлестывает и несло меня во время драки, вот только за спиной была перепуганная соплюха, да и стадо я не собирался серой скотинке за здорово живёшь отдавать. Я не жадный и дитятской любовью к коровкам давно переболел, но мне их жалко, потому как моему хутору голодно будет без этих своенравных тупых тёлок и задиристого бычка. Оленей же валил как на работе, спокойно и обстоятельно. Этакий животновод-забойщик на собственной ферме. Ещё и колбаску кровяную вспоминал вкусную, нежную… Ностальгия-с, туды её в качель. Какое уж тут упоение битвой, травяной мешок, он мешок и есть…»
Тело успокоилось, да и в желудке полегчало, сожранное мясо ненасытная моя утроба уже смолотила. Трансформировался легко, просто перетек из волколака в человека. Сладко потянулся и натянув вытащенные из дорожного мешка домотканные штаны улегся под кустом. Спать.
7.04.3003 год от Явления Богини. Хуторской Край
Гретта провозилась вчера до позднего вечера. Слабая лошадка больше шести-семи волков на телеге тянуть отказывалась. Потому последняя телега миновала ворота уже в полной темноте. Все население хутора от двенадцати лет при неверном свете факелов сдирали шкуры, потрошили и разделывали туши. Часть мяса оттащили на ледник, остальное вместе со шкурами пошло в засол. Только Шейн прихватив лук залез на сторожевую башенку. Зита попыталась с ним поговорить, но нарвалась на ругань и отстала.
— Совсем с ума съехал щенок, — Зита не могла успокоиться. Вместе с Греттой и Лизой она таскала солёные шкуры и туши в амбар. Огромный кусок шлепнулась поверх таких же, принесенных ранее. Гретта вытерла лоб и ответила:
— Он уже похоронил хозяина.
— А чё тогда, мужиков не выпустил?
— Зачем ему? Сейчас он главный. Будут сидеть, пока Рьянга не вернется или пока с голоду не сдохнут. Под охраной этой зверюги он их сможет на работы тягать, хоть и по одному. А нам тоже нет резона их выпускать.
— Отродье Григово, волчонок под стать папаше, только трусливый.
— Григ тоже не больно смелый. Даром, что бугай здоровый.
Провозились всю ночь. Собаки нажравшись свежей волчатины дрыхли до самого восхода светила. Рано утром Лиза накормила ребятню вчерашней кашей на молоке и хлебом с маслом и толстыми ломтями сыра. Потом заставила вычистить двор в первом приближении, загнала всех под душ и отправила спать. Женщины тоже посменно покемарили. Чем занимался несостоявшийся своенравный наследник они не интересовались.
А перед обедом на вышке радостно заорал Шейн. У вылетевшей за ворота Гретты от предчувствия беды разом ослабли ноги-прямо через поле к хутору во весь опор неслась Рьянга. Одна. Влетев в ворота, с ходу проскочила не обратив внимания плошки с едой и кинулась к Зите. Подскочивший было Шейн едва успел увернуться от щелкнувших возле ног зубов. А вот на Зиту, что от страха за сына осмелела и обхватила зверюгу пытаясь ее успокоить, Рьянга даже не рыкнула, наоборот, неожиданно мазнула ей по носу огромным языком. Удивленная женщина ухватила собаку за ошейник и неожиданно наткнулась рукой на что-то небольшое и жесткое. На неровном куске бересты едва удалось разобрать нацарапанный чем-то острым детский рисунок. Лошадь, телега, упряжь. Никогда еще на хуторе не запрягали так быстро. Псина на еду внимания так и не обратила, ничьих команд не слушала, лишь нетерпеливо кружила вокруг конюшни, да рычала при попытках Шейна приблизиться.
Гретта безжалостно погоняла лошадь, нахлестывала словно жеребца на призовых гонках, а про себя молила Богиню, чтоб раненый Чужак её дождался, не истек кровью. До опушки телега скорой помощи домчалась за пару часов. Лошадь уже давно тяжело водила боками, хоть Гретта бежала рядом с телегой тот самого хутора. Скотинке требовался отдых и, скрипнув зубами, женщина повела ее шагом по старой дороге вслед за собакой. До берега реки спасательная команда добралась в общем часа за четыре. Гретта залитый кровью песок и свежеобглоданные кости ужаснули. Её чуть не вывернуло, но едва оклемавшись женщина принялась искать. Чего? Она сама точно не понимала, но больше всего боялась наткнуться на разорванное мужское тело. Светило уже давно перешло зенит и тени деревьев накрыли прибрежную плешь, когда она всё же наткнулась в стороне от поляны под бурно разросшимся кустом на недвижного окровавленного хозяина. Углядев, чуть не рухнула на камни водопоя от страха и горя.
Заржала лошадь и привычный звук сдёрнул обессиливающую женщину пелену страха. К кусту бросилась уже не забитая хуторская баба, а опомнившаяся от краткого ступора маркитантка прошедшая долгую и кровавую дорогу войны с полком ополченцев-копейщиков, не раз собирала похожие тела на поле боя и не боялась перемазаться перетягивая собственным тряпьем тяжёлые раны.
…Алекс проснулся, когда его тушку кто-то принялся неаккуратно кантовать, переворачивая на спину. Крепкие женские ладошки быстро ощупали тело сверху и принялись теребить ремень штанов.
— А ты душ принимала прежде чем хозяина лапать, чудо озабоченное?
Женщина вскрикнула, вскинула голову и Алекс узнал свою Гретту.
Услышав голос хозяина, рабыня охнула от радости и тут же похолодела. Она посмела прикоснуться к хозяину без разрешения! Щупала его словно свиную тушу. Хорошо, если Чужак ее просто выпорет. За такое своеволие рабыня вполне могла лишиться рук, а по горячке или под плохое настроение хозяина и на кол угодить. Гретте показалось, что легкий медный ошейник сдавил горло тисками и не дает дышать. Несмотря на полное бесправие, жена, дочь или сестра оставались членами семьи, если и не любимыми, то хоть своими. Роднёй. Родичами. Им многое позволялось, особенно в мелочах. Зашибить по пьяни или случайно, даже запороть до смерти за серьёзную провинность могли, но просто по злобе убивали и калечили очень редко…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});