Кларисса спикировала. Перед ее глазами темнело широкое кольцо черных силуэтов, ноздри улавливали густые запахи леса, уши слышали, как мечется жертва, суетится, падает. Она выставила когти, ринулась на него в непроницаемую темноту замка.
Вдруг ночь словно взорвалась, окутала ее тугой пеленой. Кларисса испуганно вскрикнула, задергалась, стала отбиваться.
Прямо у нее над головой маячила темная куртка.
— Богиня, нам пора помириться, — произнес тихий голос Вязеля.
* * *
Роберт узнал этот коридор — он находился в больнице, вел в палату, где лежала Хлоя. Ему не терпелось узнать, что же там происходит, и долго ли он пропадает здесь по общемировому времени. Несмотря на то, что он явственно слышал голос Максела, священника не видел, а все двери были заперты.
А теперь он очутился здесь.
Это место походило на вестибюль большого викторианского дома; оно было знакомо Роберту, но он не сразу понял откуда, потом вдруг сообразил и воскликнул:
— Хлоина книга!
— Ты ее так и не прочитал, — напомнил Король.
— Нет, не та, что она написала! У нее была книжка со сказками. Этот дом — из «Красавицы и Чудовища». Этот коридор.
Король кивнул.
— Наверное, — грустно проговорил он. Побрел в темноту, к лампе, стоящей на столе. Поднял ее, посмотрел вверх. — Роб, — вдруг сказал он. — Гляди-ка.
Роберт подошел к нему и похолодел.
На стене висела одна из его картин. Та, где был изображен вид с Мельничного холма, он написал ее весной, пока Хлоя лежала на траве и нежилась на солнышке. Нежилась ли? Или писала что-нибудь, заговаривала с ним об этом, а он не слушал, смешивал краски и отделывался короткими «Да» или «Нет».
Потому что сейчас посреди пейзажа, полного крушинной зелени и берлинской лазури, рассекая кипенную груду фарфорово-белых облаков, зияла глубокая расселина, темная и злобная, точно такая же, как та, в которую провалился Вязель.
Хлоя искромсала картину в клочья.
Вскрикнув от боли, он перешел к следующей картине, потом еще и еще. Всё это были его работы, мало-мальски значительные из них, и все они были изуродованы, искромсаны в клочья, безжалостно изодраны мстительными когтями.
Ему казалось, что она изорвала в кровь его собственную душу.
Король произнес:
— Вот какой она станет, если мы ее не вернем.
Роберт обернулся к нему. Его лицо было белым как бумага, словно с него схлынули все краски. Краски схлынули со всей его души. Он потер пересохшие щеки, растрескавшиеся губы.
— Что?
— Если Хлоя останется здесь, взаперти, она позабудет родителей, друзей. Будет помнить только свою злобу. — Король дрожащей рукой опустил лампу. Повернулся к Роберту — глаза под маской наполнились слезами. — Это я во всем виноват, Роберт. Только я.
Роберт молчал. Он не знал, что ответить, поэтому повернулся и пошел дальше.
Коридор внезапно оборвался, закончился вереницей каменных плит. Это были валуны, такие, у которых друиды совершали свои обряды. Из них слагался невысокий туннель, такой, где Роберт едва-едва мог стоять, он вел во тьму, и по обе стороны его зияли низкие проемы. Земля щербилась меловыми выбоинами. При каждом выдохе изо рта вырывалось облачко пара; воздух был сырым и промозглым, камни блестели от влаги.
Увидев, он сразу узнал это место.
Этот коридор тянулся внутри длинного кургана в Бест-Кеннете, всего лишь в миле от Даркхенджа. На миг ему подумалось, что он выбрался наружу, в реальный мир, он чуть не вскрикнул от радости, но, обернувшись, опять увидел Короля, а за спиной у него — обшитый панелями коридор с изорванными картинами.
Заглянув в первую из боковых камер, Роберт увидел кости. Они громоздились высокой грудой, и он догадался — так, наверное, они лежали здесь до того, как гробница была раскопана. Останки тех, кто построил курган, покоились здесь тысячелетиями, скрытые землей. Он это знал, потому что много раз читал об этом на табличке снаружи. Черепа и длинные кости, аккуратно рассортированные.
Когда-то они с Хлоей приходили сюда играть. В прятки. Выскакивали из-за углов и пугали друг друга.
Он вышел в коридор, побрел дальше. Еще две камеры с обеих сторон, потом последняя — сводчатый потолок, округлые стены из громадных плит.
Он крадучись вошел в погребальную камеру, невольно ожидая услышать над ухом ее пронзительный крик, ощутить на спине ее тяжесть.
Камера была пуста.
И из нее не было выхода.
* * *
— С какой стати я буду с тобой мириться? — злобно спросила Кларисса и отпрянула.
Вязель подошел к ней и взял за руки.
— Потому что если мы не помиримся, они станут такими же, как мы. Будут любить и ненавидеть, но никогда не смогут простить друг друга. Я понимаю, как он будет страдать всю жизнь, если она погибнет. Он никогда не сможет простить себе то, что пренебрегал ею, допустил, чтобы искусство поглотило его собственную жизнь. Я знаю, как это бывает.
Она хотела отстраниться, но он крепко держал ее.
— Еще бы тебе не знать, — прошептала она.
Он улыбнулся.
— «Меня склевала курица. Девять ночей я покоился в ее утробе. Я был дитя. Я был мертв. Я был жив. Я — Талиесин».
Кларисса отвела взгляд. Потом еле слышно прошептала:
— Только ради девочки.
* * *
Хлоя заставила стену погребальной камеры раствориться в воздухе и уложила каменные плиты на место у себя за спиной. Теперь она очутилась в лесу; вокруг было темно, а темнота начала ей здорово надоедать. И она сделала так, чтобы взошла луна. Над деревьями повис трепещущий серебряный шар. Вот так-то лучше.
И ходить пешком она тоже устала. До шестого каэра, может быть, много миль. Она свистнула.
Сквозь лесные шорохи донесся тихий топот копыт, глубоко увязающих в подстилке из прелых листьев.
Из темноты выступил белый силуэт, исчез, потом снова появился между высокими стволами.
Хлоя со счастливым смехом побежала, пригибаясь под ветками, по узенькой, как нить, тропинке и вышла на поляну. Там паслась белая лошадь. Услышав шаги, лошадь подняла голову, тихо заржала, встряхнула гривой.
Хлоя радостно взвизгнула:
— Калли! Калли, это ты!
* * *
Король сказал:
— Мы попались.
— Спасибо, а то я сам не заметил. — Роберт выглянул в коридор, где висели картины, и закричал: — Максел!
Вдалеке что-то стукнуло, зашуршало.
— МАКСЕЛ! ВЫ МЕНЯ СЛЫШИТЕ?
Если он и слышал, то не ответил. Донеслось только тихое ржание. Сначала оно слышалось сверху, потом стало громче, исходило из стен, монотонный звук нарастал, превратился в оглушительный рев, жестокий и неумолимый. Роберт в мучительном ужасе зажал уши ладонями.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});