Носки называются как попало. «Клетч» или «Скетч», все равно, лишь бы название по звуку напоминало что‐то иностранное, заграничное, волнующее душу. Персия, Персия, настоящая Персия.
На окраинах по косым берегам реки спускаются водные станции, с деревянных башен ласточками слетают пловцы, а в центре города Персия – нищий целует поданную ему медную монету.
Может быть, надо объяснять это путем научным или с точки зрения исторической, а может быть, и не надо – ясно видно, что Москва отстает от своих окраин.
На лучшей улице города у подъезда большого дома с лифтом и газом висит белая эмалированная табличка:
В. М. ГЛОБУСЯТНИКОВПрофессор киноэтики
Что еще за киноэтика такая? Вся киноэтика заключается в том, чтобы режиссер не понуждал актрис к половому сожительству. Этому его может научить любой экземпляр уголовного кодекса. Что за профессор с такой фальшивой специальностью!
Но бедных «персиян» легко обмануть. Они доверчивы, они не мыслят научно. И наверно, у В. М. Глобусятникова есть большая клиентура, много учеников и учениц, коим он охотно поясняет туманные этические основы, пути и вехи киноискусства.
Принято почему‐то думать, что бредовые идеи рождаются в глухой провинции, в сонных домиках. Но вот письмо, прибывшее в редакцию с центральной улицы. «Поместите мое пожелание нижеследующее:
Со дня революции у нас, в советской республике, много развелось портфелей у начальствующих лиц, ответственных работников и у остальных, кому вздумается. Некоторые имеют по необходимости, а другие для фасона.
Покупают портфель, не считаясь, что он стоит 25 р. и дороже. Мое мнение: произвести регистрацию всех граждан, которые носят при себе портфели.
Регистрацию можно произвести через милицию. Сделать нумерацию каждого портфеля и прикрепить к нему, и самое главное – обложить налогом каждого, кто носит портфель.
Хотя бы за шесть месяцев 5 рублей.
Все собранные деньги передать в пользу беспризорных детей.
А поэтому я предполагаю, что против никто иметь не будет, а сумма соберется большая.
Тов. редактор, как вы смотрите на это дело?»
Все свое письмо безумноголовый адресат считает делом! Как далеко это от понятий – «энерговооружение, магистраль, куб».
Бедных граждан обманывают смешно и ненаучно. Считается, что гражданам нужно пускать пыль в глаза.
На бульварах простые весы для взвешивания, самые обыкновенные весы на зеленой чугунной стойке с большим циферблатом снабжаются табличкой:
МЕДИЦИНСКИЕ ВЕСЫДЛЯ ЛИЦ, УВАЖАЮЩИХ СВОЕ ЗДОРОВЬЕ
Черт знает сколько здесь наворочено наивного вранья! И весы какие‐то особенные (антисептические? Взвешивание без боли?), и граждане делятся на два ранга: а) уважающих свое драгоценное здоровье и б) не уважающих такового.
Только на восточных базарах еще применяются такие простейшие методы обморачивания потребителей.
По учреждениям, где скрипят перья и на столах валяются никелированные, сверкающие, как палаши, линейки, бродит скромно одетый человек.
Он подходит к столам и молча кладет перед служащими большой разграфленный лист бумаги, озаглавленный «Ведомость сборов на…».
Занятый служака подымает свою загруженную голову, ошалело взглядывает на «Ведомость сборов» и, привыкший к взносам в многочисленные филантропические и добровольные общества, быстро спрашивает:
– Сколько?
– Двадцать копеек, – отвечает скромно одетый человек.
Служака вручает серебряную монету и вновь сгибается над столом. Но его просят расписаться:
– Вот в этой графе.
Служаке некогда. Недовольно бурча, он расписывается. Гражданин с ведомостью переходит к следующему столу. Обойдя всех служащих, он переходит в другое учреждение. И никто даже не подозревает, что скромно одетый гражданин собирает не в пользу МОПРа и не в пользу популярного общества «Друг детей», а в свою собственную пользу. Это нищий. Он узнал все свойства бюрократической машины и отлично понял, что человеку с ведомостью никто не откажет в двугривенном. Разбираться же в ведомости никто не будет.
И, вместо того чтобы как обычный стационарный нищий оглашать угол Тверской криком «братие и сестрие, подайте хотя бы одну картошечку», нищий скромно и вежливо подсовывает доверчивым гражданам-персиянам свою ведомость. Доходы его велики.
Летним вечером в московском переулке тепло и темно, как между ладонями.
В раскрытом окне под светом абрикосового абажура дама раскладывает гадательные карты. На подоконник ложатся короли с дворницкими бородами, валеты с порочными лицами, розовые девятки и тузы.
– Для меня, – шепчет дама.
– Для моего дома.
– Для моего сердца.
– Чего не ожидаю.
– Чем дело кончится.
– Чем сердце успокоится.
И второй раз:
– Для меня, моего дома, моего сердца…
Бедная, глупая «персиянка». Скоро окраина двинется походом на центр, ЦАГИ, НАМИ, НИТИ возьмут всю Москву в плен науки и труда. Не останется больше сказочной иглы для примуса, дурацких носков «Скетч», налогов на портфеледержателей и профессоров шарлатанской этики, не останется всего того, что для сердца невыносимо.
1929
Переулок
Настоящее значение этого слова можно понять только в Москве. Только Москва показывает переулок в его настоящем виде.
Вид этот таков, что всякий благонамеренный и не зараженный сентиментализмом гражданин предается восклицаниям, вкладывая в них модуляции ужаса.
Потом гражданин старается найти название этой щели, по сторонам которой стоят дома.
Потом старается найти милиционера, потому что переулок по своей длине три раза меняет название, три раза направление, а один раз становится поперек самого себя.
Потом гражданин останавливается. Положение его безнадежно. Переулок стал задом ко всему миру, и выхода из него нет.
То, что сначала казалось выходом, оказывается частным владением, оберегаемым собаками с очень злым характером.
Тогда гражданин, если он недавно приехал в Москву, вытаскивает из кармана план города, раскладывает его на мостовой и отчаянным глазом ищет спасения.
Его нет. Из всего, что нарисовано на плане, гражданину нравится только Бульварное кольцо. Оно хотя и не совсем круглое, но понятное. Отсюда пойдешь – сюда придешь.
Зато весь остальной план покрыт морщинами – переулками, и напрасно гражданин хватается за Бульварное кольцо, как за спасательный круг. Оно помочь не может.
Гражданин теряет много времени, лежа на мостовой, которая режет ему живот острыми гребешками своих камней.
Когда тело гражданина начинает препятствовать уличному движению, ломовые извозчики спрыгивают со своих телег и, употребляя выражения, не подлежащие оглашению, перекладывают тело на тротуар.
На тротуаре гражданин может лежать, сколько ему понравится. По переулкам ходят мало, а тело вникающего в план красиво оживляет пустынный пейзаж.
К вечеру тело приподымается, и слышно томное бормотанье:
– Большой Кисловский – это не Малый Кисловский. Малый не Средний. Средний не Нижний. А Нижний?
Но никто не скажет гражданину, что такое Нижний Кисловский. Припадая на обе ноги, гражданин удаляется. Куда он пропадает, понять нельзя. Может быть, его съедает желтое, ночное небо. Или, попав в красный костяк недостроенного семиэтажного дома, он гибнет среди колючего щебня. Этого понять нельзя, и на это ответа нет.
Гражданин-москвич действует более осторожно.
Во-первых – старается переулками не ходить.
Второе – если ходит, то не один, а скопом, уповая при этом на вышние силы.
Третье – если ходит один, то спрашивает советов у мудрых.
Мудр же извозчик, ибо знает все.
Отвечает он немедленно:
– Факельный? Четыре рублика, гражданин.
Обладатели четырех рубликов спасены. Лишенные же денег получают только наставление:
– Два раза направо и четырнадцать раз налево. А как придете об это самое место, где сейчас стоите, тогда спросите, потому уже близко.
Белая извозчичья лошадь улыбается и трясет хвостом. Она ни во что не верит.
Она знает, что, сколько днем ни бегай, все равно прибежишь в одно место – в трактир «Кризис», где ее хозяин долго будет пить чай и хрипеть в блюдечко.
Лошадиный пессимизм заражает гражданина москвича, и он быстро бежит домой.
С тем местом, куда шел, он старается снестись по телефону. При отсутствии телефона пишет письмо. Но сам дальше первого извозчика не ходит, потому что осторожен.
Во всем же остальном переулок очарователен. Его тротуары похожи на романтические горные тропинки, а освещен он так, что при литературном подходе к делу в голову немедленно влезает представление о темных, горных ущельях, воспетых Оссианом.
При нелитературном подходе нет ничего легче посчитать себя погребенным вживе и предаваться соответствующим нежным эмоциям.
Населен переулок по большей части старыми дамами в траурных шляпах.