уголь на себе, сломала спину, так что больше бы никто и не пробовал!»
Заботила ли кого-нибудь жизнь этих мучениц Индустриальной революции? Пожалуй, яснее всего говорит об этом гневная тирада Маргарет, герцогини Ньюкасл (XVII век): «Эти женщины живут как совы или летучие мыши, рожают как дикие звери, умирают как черви». Но и этот кошмарный, безнадежный, калечащий и убивающий труд еще не был пределом страданий. Многие женщины в детстве сами побывали в трудовом рабстве на шахтах: девочки спускались в шахты и начинали открывать двери для проезда вагонеток уже в пять лет, «неизменно в более раннем возрасте, чем мальчики… поскольку, по повсеместным наблюдениям родителей, девочки более сообразительны и раньше мальчиков учатся быть полезными»[287] – и дальше у них не было иного выбора, кроме как беспомощно смотреть, как шахты губят жизнь их собственных детей. Что это означало для матери и ребенка, можно понять из показаний семнадцатилетней работницы, десять лет трудившейся на текстильной фабрике на севере Англии.
– После полугода работы у меня появилась слабость в коленях и лодыжках; она не проходила и становилась все хуже и хуже. По утрам я едва могла ходить, так что брат и сестра из доброты ко мне брали меня под руки и бежали со мной до фабрики добрую милю. Ноги мои волочились по земле, от боли я не могла ступить на них. Стоило нам опоздать хоть на пять минут, надсмотрщик брал ремень и стегал нас до синяков… В семь с четвертью лет я была здоровой и крепкой, как все…
– Ваша мать, вдова… не могла себе позволить забрать вас с этой работы?
– Не могла.
– Она очень расстраивалась, видя, что работа вас уродует и калечит?
– Несколько раз я видела, что она плачет, и спрашивала, почему. Тогда она не отвечала мне, но объяснила потом[288].
Вынужденные работать столько же, сколько их родители, и взваливать на себя бремя, не уступающее бремени взрослого (зафиксированы несколько случаев, когда взрослый мужчина-шахтер надрывался, пытаясь взвалить корзину угля на спину своему ребенку), эти «отпрыски бедных тружеников» оставались детьми лишь по названию. Тех, кто не выдерживал этих немыслимых требований, ждали безжалостные, иногда садистские наказания: так, «дурному мальчишке» на фабрике гвоздей пробивали ухо гвоздем, а «непослушная девчонка» рисковала тем, что ее протащат по всей фабрике за волосы[289]. Дети боялись повторения наказания, а родители – того, что их ребенок потеряет работу и с ней заработок, и это делало семьи беспомощными перед любым насилием над детьми. Впрочем, когда маленького сына одной женщины избили «валком» (деревянным шестом от двух до трех ярдов длины и около пяти дюймов в диаметре) так, что его начало рвать кровью, это оказалось для нее слишком. Вот как рассказывал об этом сам мальчик:
Я умолял матушку не жаловаться, чтобы меня не побили еще раз. На следующее утро, когда я пошел на работу, она пришла за мной следом, разыскала того верзилу, что так поступил со мной, и сурово его выбранила… но едва она ушла, он снова жестоко меня избил за то, что я ей пожаловался, но один из наших парней… побежал следом за матушкой, нашел ее и рассказал об этом; она вернулась и спросила, каким инструментом меня били, но я ничего не мог сказать; кто-то из стоявших рядом указал ей этот инструмент, валок – и она, немедля схватив его, бросилась с ним на моего обидчика, стала бить по голове и подбила ему один или оба глаза[290].
Такие истории, к счастью, показывают нам, что даже в аду Индустриальной революции, сталкиваясь с невиданными доселе жестокостями, страданиями и лишениями, женщины не готовы были безропотно их терпеть. Да ведь и доиндустриальная жизнь не была такой розовой пасторалью, какой ее часто изображают: нельзя сказать, что, словно в театре, сцена внезапно переменилась, и на смену аграрной утопии явились темные сатанинские подземелья. Те крестьянки, о которых Лабрюйер писал, что они рождаются, живут и умирают в норах, «словно дикие звери», безмерно удивились бы, услышав, что, оказывается, жили в потерянном раю. Кроме того, далеко не все пороки этого густонаселенного века были связаны с нравами нарождающегося капитализма. Например, поскольку дети теперь реже умирали при родах и в младенчестве, а женщины чаще доживали до взрослого возраста и получали возможность рожать, население стремительно росло. Это вело к неведомым ранее бедам: скученности городского населения и беспросветной нищете. Но причиной их стали не какие-либо новомодные открытия, а древнейший из источников энергии – сила природы.
Нередко можно услышать также, что индустриализация, при всем сочувствии к тем, кто пал жертвой войны с машинами, была неизбежна и необходима для выживания общества. «Кто не хочет пользоваться новыми лекарствами, пусть ждет новых болезней», – предостерегал Фрэнсис Бэкон, один из первых социальных мыслителей Нового времени; и альтернативный сценарий, в котором индустриализации бы не произошло, ярко обрисовывает ведущий исследователь этого периода Томас Саутклифф Эштон:
Главная проблема этой эпохи состояла в том, как накормить, одеть и чем-то занять армию детей, которых в этот век стало намного больше, чем во все предыдущие. С этой же проблемой столкнулась Ирландия. Не найдя решения, в сороковых годах она потеряла около одной пятой населения: люди эмигрировали, умирали от голода или от болезней. И Англия, если бы осталась нацией земледельцев и ремесленников, едва ли избежала бы той же судьбы… И сегодня на просторах Индии и Китая легко встретить мужчин и женщин, голодных и угнетенных нуждой, которые живут на вид едва ли лучше того скота, что делит с ними дневные труды и ночует с ними в их хижинах. Эти азиатские стандарты жизни, эти ужасы существования без всяких признаков прогресса – жребий тех народов, что увеличились численно, не пройдя через Индустриальную революцию[291].
На фоне всех ужасов индустриализации, пожалуй, звучит утешительно. Однако поступь прогресса редко приветствуют те, по кому проходятся его кованые сапоги. Для женщин, которых неуемная страсть мужчин к новшествам поставила перед жадно разверстой пастью Машины, женщин, приговоренных к служению новым богам в обмен на оскорбительно скудные крохи, поистине, не нужда стала матерью изобретательности, а изобретательность – матерью нужды. При таких нагрузках на такое жалованье женщины жить не могли. Так женщины замужние или способные выйти замуж оказались прикованы к браку железной цепью выживания, а одинокая женщина платила за свое «ненормальное» положение всем, что имела – или чего, к несчастью, не имела. Женщины-бродяжки наводнили английские дороги в неимоверных количествах: так, за один лишь месяц – июнь 1817 года – один лишь приход Регби в английском Мидленде оказал помощь восемнадцати бездомным женщинам, одна из которых «едва родила», и всего восьми мужчинам. Лондонские власти отмечали постоянный рост женских самоубийств. Другие женщины попросту ложились и умирали: так, потенциальный покупатель дома близ собора Святого Павла с ужасом обнаружил, что в его будущем жилище лежат три страшно истощенных женских трупа, а на чердаке прячутся еще две женщины и девушка шестнадцати лет на грани голодной смерти[292]. И пока для женщин зависимость от мужчины оставалась единственным способом выжить – мужчины укрепляли свою власть над природой и машинами и строили сложные многоуровневые властные структуры, которые еще ждут своих исследователей.
Каждая революция – революция идей, но не всякое новшество несет реформы. Революции XVIII столетия, столь отличные друг от друга в частностях, иногда чрезвычайно глубоких и важных, имели, однако, одну общую черту: каждая была революцией для кого-то, а не для всех. Все их громы и бури опрокидывали лишь некоторые идеи – другие выживали и продолжали жить. И из тех, что выжили, самой живучей оказалась идея «естественного» превосходства мужчины.
Когда искатели приключений и строители империи, вынесенные за пределы своих стран мощной волной экспансии, занялись покорением далеких земель – этот древний предрассудок отправился с ними, словно опасный вирус, неузнанный и неисследованный; он и стал первым из бремен, которые белый человек принес в свои новые владения по всему миру.
9. Жезл империи
Всякий, кто узрит Виргинию,Без сомнения, обретет в нейИстинную страну для мужчин…Майкл Дрейтон. Ода на путешествие в Виргинию (1605)
Итак, женщины должны ехать в Колонии наравне с мужчинами, дабы плантации могли переходить из поколения в поколение, и рабочую силу не требовалось бы постоянно пополнять извне.
Фрэнсис Бэкон. Выступление перед Английским Королевским Советом касательно Виргинии, 1609 год
Нет, нет, ни за что! С меня хватит! Больше ни одной проклятой шлюхи!
Лейтенант Первого флота Кларк – при виде транспорта с каторжанками, входящего в Сиднейскую гавань, июнь 1790 года
Какого бы цвета ни была ее кожа, женщина остается женщиной.
Райдер Хаггард. Копи царя Соломона (1886)
Если Индустриальная революция принесла с собой изнасилование природы – поступь империи,