Читать интересную книгу Милый друг Ариэль - Жиль Мартен-Шоффье

— Когда показываешь некую слабость, самое простое — сделать ее своим оружием. Дерзость всегда приносит плоды. Я хотел бы дать этой книге циничное название, которое ясно говорило бы о вашей проницательности, о вашей смелости и вашей искренности. Предлагаю такой вариант: «Интрига в серале».

Иными словами, я должна была выставить себя интриганкой, куртизанкой и доносчицей, которая вдобавок желает выпендриться, — потому что трудно найти более идиотский и напыщенный заголовок. Этот тип — жертва неудачного аборта, не иначе! Откуда он такой взялся, чтобы предлагать мне подобную мерзость? В один миг окружающее презрение всей тяжестью навалилось на меня. Со дня на день имя Кергантелеков должно было стать синонимом продажности. И эта макака преспокойно сообщала мне об этом, посасывая свою сигару. Я вцепилась в ручки кресла, чтобы не дать ему по физиономии; вся кровь во мне закипела, ярость встала комом в горле, и между нами воцарилось мертвое молчание. Деде решил было, что я размышляю над этим бредовым предложением, но тут же понял, что его замечательный контракт сейчас вспорхнет и улетит навсегда. Носорог мгновенно дал задний ход и обернулся невинной голубкой:

— Разумеется, это всего лишь совет. Подумайте над ним. И, главное, не пугайтесь. Книга пойдет даже без этого названия. Хотя, должен вам сказать, какая-то зацепка очень важна. Успех рождается из мелочей. Половина людей, входящих в книжный магазин, ничего не помнят о книге, которую ищут, — ни названия, ни автора, не говоря уж об издателе… Поэтому убойный заголовок — страшное оружие, его никто никогда не забудет…

Ладно. В конце концов, здесь у нас не НРФ[91]. Он презирал всех и вся. И своих читателей, и своих авторов. Это меня успокаивало. Я пришла в себя. И объявила, что хочу посоветоваться с мужем. Деде счел меня вполне способной нанести супругу такой афронт и поблагодарил за понимание. Я не стала его дольше задерживать и только попросила составить контракт, не уточняя пока названия книги. На этом мы и расстались. Он проводил меня до лестничной площадки. И снова поцеловал руку. Аромат его туалетной воды просочился следом за мной в лифт. Это был мой день: теперь этот запах будет сопровождать меня до самого дома.

Я вернулась к себе пешком. Сколько улиц, сколько тесаного камня, сколько церквей и исторических уголков!.. Эти древности усугубили мою тоску. Париж навсегда останется Парижем: высокие здания и низкие чувства. Бог знает почему (если Он вообще снисходит к таким мелочам) мне пришло на память изречение: «Мир — болото, взберемся на кочку!» Я вычитала его в какой-то книжке лет пятнадцать назад. Все это время оно пребывало в забвении и вот вдруг вылезло на свет божий. Вывернув его наизнанку, я бухнулась в постель, едва вернувшись домой. И спала, спала! Долгие часы. До тех пор, пока меня не разбудил телефонный звонок. Кто же был на проводе? Другой издатель! По имени Симон де Морсоф. Владелец издательства «Деларут». Весьма респектабельное учреждение. Сто сорок лет на книжном рынке. Сообщаю об этом, потому что он с ходу предъявил мне эти почтенные седины:

— Мы, равно как «Кальман-Леви», «Сток» и «Фламмарион», являемся самыми старыми книгоиздателями. Наша репутация, быть может, выглядит несколько обветшалой, но она безупречна. Вы могли бы нам очень помочь в отношениях с книготорговцами, которые считают, что мы давно впали в спячку. Но и мы могли бы оказать вам большую помощь в публикации вашей книги. Защита морали насущно необходима Парижу. Вы знаете этот город: здесь играют принципами, как жонглер своими обручами…

Боже, до чего же медленно он говорил! Его фразы падали капля за каплей, словно он вытряхивал дорогие духи из флакончика. Очень молодой голос, тихий и вкрадчивый, сообщал этим предложениям оттенок двусмысленного сговора. Мне ужасно захотелось его увидеть, но я решила усложнить ему задачу. И ответила, что он проснулся слишком поздно, упомянув при этом «Плон» и «Альбен Мишель». Однако моя хитрость не удалась. Все так же мягко, растворив в словесном сиропе презрение к Дюбернару, он изничтожил его на месте:

— Сегодня утром вы встречались с Дени. Я уверен, что вы с первого взгляда поняли принципы, коими он руководствуется в книгоиздании. А также то, что он собой представляет — месье Все-Куплю. Не буду ходить вокруг да около: этот человек — низкая душа, бандит без стыда и совести, с ужасной репутацией. Каждое утро он продает душу за чечевичную похлебку. И если ваша книга выйдет у него, она заранее обречена на провал…

Эта ядовитая характеристика сделала Дени в моих глазах почти симпатичным. Я хорошо представляла себе этого Морсофа: эдакий аристократ от книгоиздания. Но я никак не могла понять, кто же это сообщил ему о предстоящем подписании моего контракта. Никогда не угадаете: он и Дюбернар принадлежали к одной и то же издательской группе, и он узнал новость пять минут назад, в кабинете их общего распространителя. Этот факт говорит о многом: в Париже борьба в своей банке с пауками в тысячу раз страшнее, чем внешнее соперничество. Подпиши я контракт с издательством «Сёй», он и глазом бы не моргнул. Зато не мог удержаться от искушения стащить у «дружка» курицу, несущую золотые яйца, под носом у их общего хозяина. И решил попытать счастья. Я, со своей стороны, требовала от них только одного: чтобы с моим самолюбием обращались почтительно. В этом смысле люди типа Морсофа более опытны, чем всякие Дюбернары. И я сделала вид, что смягчаюсь. Он это почувствовал. И, решив ковать железо, пока горячо, пригласил меня на ужин. Сегодня же вечером. В «Ледуайен», что в садах Елисейских полей.

В заведениях такого рода список заказанных столиков пестрит дворянскими приставками «де» и «дю»… Скользя между ужинающими с бесстрастием багажа на ленте транспортера, метрдотель, величественный, как герцог, проводил меня к нашему столу. Не удостоив его ни единым взглядом, Симон встал, поздоровался и самолично придвинул мне стул. Невероятно, но факт: он выглядел таким же невозмутимым патрицием, как метрдотель, которого его молчание заставило тут же испариться. В обществе таких Морсофов вы находитесь в плену приличий, как порошок в капсуле, это становилось ясно с первого же взгляда. Однако со второго юный Морсоф мне даже понравился: высокий, худощавый, голубоглазый, с тонкими каштановыми, зачесанными назад волосами, он, казалось, был создан для тенниса, гольфа, верховой езды и плавания на яхте. Мужчины этого типа туго завязывают галстук на рассвете и никогда не распускают узел до самого отхода ко сну. Тем не менее с ним нужно было держать ухо востро: внешне бесстрастный, как швейцарец, он мог сорваться с места, как арабский скакун. Едва усевшись, он едко охарактеризовал здешнюю обстановку:

— От этого интерьера за версту несет классикой. Тут продуман каждый нюанс каждой диванной подушки. Даже букет, который ставят возле вас на консоль, соответствует толщине вашего кошелька. Это рай богатых буржуа, которые платят бешеные деньги за так называемую простоту…

Вероятно, он находил это место мало литературным. Его злословие в конце концов стало меня раздражать. Я люблю, когда красивые люди добросердечны. И потому прервала его на полуслове:

— Это обычный ресторан, а не агитпункт НРС. Давайте оставим его в покое.

Он подчинился, но, видимо, опасался, что я заскучаю, если он хоть на минуту прервет свой словесный фейерверк. И поэтому вместо «Ледуайена» для затравки к ужину вонзил зубы в Дени Дюбернара:

— Просто не постигаю, отчего он не пригласил вас в ресторан. Гурманство — единственная его отрада. У него нет никаких интересов, кроме кулинарных. Вы наверняка это сразу поняли в беседе с ним…

Я действительно все поняла. Дюбернар был плебеем, и если я решила войти в литературу с заднего хода, то мне следовало подписывать контракт только с ним. Правильно говорят американцы: «Если хочешь сойти за утку, то и ковыляй как утка!» В общем, я клюнула не на ту приманку. Оставалось надеяться, что очаровашка Симон спасет меня от столь горестной судьбы. И я предоставила ему возможность выложить свои аргументы.

Наконец подоспел и наш заказ. Баклажаны в виде цветочных лепестков, прозрачные ломтики картофеля, кружева из моркови… Каждый такой кусочек был размером с десятифранковую монетку и толщиной в двадцатифранковый билет. Симон поедал эту овощную икебану с невозмутимым спокойствием игрока в микадо[92], аккуратно поднимающего одну палочку за другой. Невозможно отрицать: в нем чувствовался высокий класс. Даже его доводы звучали элегантно. Он расставлял свои сети как ел — не спеша. Переговоры с Дюбернаром напоминали конвейер, который движется только вперед. Симон же рассматривал их как шар, в котором то нагнетают, то спускают воздух. Обсуждение финансовых вопросов в его присутствии казалось вульгарным, зато он охотно рассуждал о содержании книги. Ему хотелось одного — чтобы я высказала в ней правду. Разумеется, не всю правду, но ничего, кроме правды. И, главное, мне не следовало становиться в позицию жертвы, а писать в иронично-шутливом тоне наблюдательницы нравов того круга, в который мне никогда не следовало бы попадать. Он хотел, чтобы я перечитала Сен-Симона, Шатобриана и кардинала де Реца. Нашу книгу, сказал он, будут ценить за портреты героев, а не за разоблачения. Сенсации его не интересовали, он предпочитал политические анекдоты. Я была просто зачарована: он говорил со мной именно о настоящей книге — той, которую я и мечтала написать. За какой-нибудь час он вознес на прежнюю высоту мое самолюбие, которое так безжалостно затоптали нынче утром.