Раз в год Водницкие всей семьей ездили на Мертвое море, где лечебные грязи, особенные процедуры с маслами и обертываниями сводили на нет какие-либо симптомы болезни у старших и существенно облегчали страдания младшей. Чешуйки с шипами, конечно, никуда не девались, но заживали трещины, уменьшался зуд, истончившиеся пальчики могли спокойно удерживать карандаш или ручку.
Несмотря на то, что двери витачивского поместья Водницких были распахнуты для огромного количества гостей, все они принадлежали как бы к той одной городской интеллигентской касте, для которой представительности внешнего вида собеседника отводится место второстепенное, и физические отличия между Водницкими и ними самими не создавали никакого барьера в общении, пусть даже самого пустякового. И потому жизнь Русланочки, несмотря на обилие посторонних людей вокруг, протекала все же в стороне от основного социума с его настроениями и вкусами.
Водницкие водились с потомственными дворянами, живущими в вопиющей бедноте, в захламленных комнатах где-то в пыльных заповедных коммуналках на Глубочицкой, с какими-то увлеченными, полусумасшедшими и необычайно интересными личностями – пожилыми балеринами в бабушкиных бриллиантах, с автографами Улановой и Вечесловой на фото в пыльных сервантах, спившимися работниками сцены с воспоминаниями о Тарковском и Наталье Ужвий… Бывали у них и «закордонные украинцы», поющие такие прекрасные песни и фантастическим образом не понимающие русского языка, бывали и сказочно и не совсем честно разбогатевшие представители новой интеллигенции, научившиеся улыбаться по-европейски, одеваться и стричься как надо, живо интересующиеся искусством, приобретающие что-то на киевских аукционах, занимающиеся мелким меценатством, но все еще говорящие «ложить» и «крестик с Иерусалима».
Уроками Русланочка занималась дома с приходящими учителями и с мамой. В киевскую школу ездить было накладно (именно это являлось основным объяснением ее затворничества), ну а сельская школа, конечно, не самый подходящий вариант для такой особенной девочки. Когда бывали гости (а бывали они постоянно), всячески помогала матери по хозяйству, светски присаживалась в гостиной на ручку дивана или грациозно прислонялась к камину, оттопырив ногу, обтянутую легинсами, и улыбалась, и слушала, и что-то такое говорила, ни капли не смущаясь взрослого общества и себя в нем.
У нее был свой дневник в Интернете, с прозвищем mermaid93, конечно же, где она с некоторым наивным высокомерием делилась стихами и эссе (о мироздании, о гордом одиночестве каких-то прекрасных цветков и о том, как ужасна война и как жестоки бывают люди к окружающей среде, к животным и к собственным детям), рецензиями на просмотренные фильмы и прочитанные книги. Имелись там также ее фотографии – все загадочные донельзя, где если и попадалось лицо крупным планом, так умело разрисованное квадратами и эллипсами с треугольниками в стиле Поля Кле, что никому и в голову не пришло бы, что тонкие кружева чешуи на лбу, гармонирующие с жемчужными заколками в золотисто-русых волосах, – ее родные, несмываемые.
В 13 лет Русланочка влюбилась в известного мальчика-чародея из английской книжки, и родители на какое-то время вздохнули спокойно, хотя уже тогда зачастили на Интернет-форумы в поисках подходящего друга для дочери – из похожего социального круга и с какой-нибудь нестрашной болезнью, близкого ей по возрасту и по географической досягаемости. Но такой молодой человек почему-то все не находился. Тем временем на смену харизматичному очкарику пришли не имеющие аналога в человеческой среде японские рисованные юноши с длинными волосами: тощие, в рубашках с кружевными манжетами и с жабо, отчужденные, манерные и бесплотные. Генрих Александрович аж морщился, глядя на вызывающее отсутствие маскулинности у этих печальных эльфов – запредельно прекрасные в своем нарциссизме, они будили в глубинах его опытного отцовского сердца едкое чувство опасности. С другой стороны, размышляли Русланочкины родители, представители субкультур общаются преимущественно через Интернет: все они в душе нелюдимые, затворники с кучей комплексов и в этом виртуальном пространстве выдают себя не совсем за тех, кем являются на самом деле, прикрываясь «аватарками» с изображением чужих рисованных лиц. Возможно, это и был Русланочкин подсознательный путь к спасительной отдушине, уготованной ей для безболезненного и плодотворного самовыражения и самоутверждения в этой жизни?..
Сдавать контрольные и экзамены она приезжала в свою школу всегда ближе к вечеру, когда даже группы продленного дня расходились по домам, только откуда-то из спортивного зала иногда доносилась музыка и дружное ритмичное топанье группы здоровья. Широкие коридоры с чужими рисунками на стенах, с незнакомыми лицами на доске почета, просторные классы с чужими запахами, с чужими сумочками со спортивной формой, с чужими вешалками для одежды, чужими стопками тетрадей, будили в Русланочке чувство тревоги и одновременно облегчения, что нет необходимости ходить сюда каждый день. Аттестат зрелости вручали в торжественной обстановке, в Доме учителя в самом центре Киева, среди шариков и ленточек, в разгар жаркого июньского дня. Русланочка держалась великолепно, улыбалась, общалась со своими бывшими одноклассниками, многих из которых видела впервые в жизни. Но вечером, когда после тяжелого пыльного дня и часовой поездки по загородным дорогам все семейство разместилось в беседке на краю обрыва и Генрих Александрович откупорил в честь праздника коллекционное грузинское вино, Русланочка сидела, закрывшись в своей комнате, и с помощью графического редактора «Фотошоп», рыдая от собственной криворукости, пыталась придать своему лицу, хоть на фотографии, сходство с теми, кто ни разу не сидел с ней за одной партой и плясал сейчас на снятом на ночь теплоходе. Несмотря на многочисленные просьбы, виновница торжества к семейному столу тем вечером так и не спустилась.
На свою голову, Водницкие обратились не к семейному, десятилетиями проверенному психотерапевту, профессору из Павловской психиатрической клиники (этой-то постыдной локацией и боялись смутить и еще больше запутать своего ребенка), а к некоей вызывающе молодой, в меру экстравагантной, весьма недешево берущей представительнице известной врачебной династии – Наталье Ли. Русланочке у нее понравилось – сидели на полу среди ковров и подушек, даже курили кальян. Наталья Ли была уверена, что Русланочке нужно действовать, что ее, равно как и любого другого, не совсем здорового человека, спасет только движение, собственная дерзость и безоговорочная вера в успех при полнейшем бесстрашии касательно возможных провалов. «Падай, улыбайся, и лети, и, падая, не переставай улыбаться, и, падая, повторяй телом движения, как при взлете, и повторяй – я ничего не боюсь!» – широко жестикулируя и блестя раскосыми монгольскими глазами, учила ее Наталья (как учила и всех остальных своих пациентов; собственно, у нее не было пациентов, которых она бы учила как-то иначе). Профессор, друг семьи, пришел бы в ужас от таких советов, но его ни о чем не спрашивали, хотя он еще два года назад как-то вскользь заметил, рассматривая Русланочкины рисунки, что девочка склонна влюбиться раз и на всю жизнь и, не дай Бог, избранник окажется недостойным человеком…
На восемнадцатилетие и в честь окончания школы ей подарили японский скутер – белый, округлый, в стиле роботов из «Звездных войн». Брелочек с ключами был тоже японский – в форме белого глянцевого сердечка с розовой кошечкой, на короткой цепочке из блестящих хромированных шариков. Наталья Ли потребовала у родителей разрешения отпускать дочку. «Но ей неплохо с нами, мы не то чтобы держим, но…» – оправдывался Генрих Александрович. Психолог категорично мотала короткостриженой головой и жестко смотрела из-за квадратных очков. Отпускали Русланочку кататься на скутере только вечером в будние дни, когда движение по трассе Киев-Канев затихает до одной машины в двадцать минут, и зону катания обозначили тремя близлежащими населенными пунктами: Трипольем с севера, Стритовкой на западе и Ржищевом на юге.
Эти загородные украинские вечера… тенистые овраги, дышащие мшистой темно-зеленой прохладой на дорогу из-за белого с черным отбойника, запах лопуха и папоротника прохладным компрессом ложится на сухие складочки на веках… и, вырвавшись на пригорок, ловишь лицом последние лучи догорающего за полями солнца. Поля и холмы, словно растушеванные в акварельном тумане трапеции и параллелепипеды, обрамленные курчавыми изумрудно-оливковыми посадками, в предвечернем косом свете, когда не получается ни одной четкой фотографии… бывает ли зрелище умиротворенней?.. И даже тут невидимый из-за холма Днепр веет ряской, тенистой болотной прохладой. Выкатившись на гору, Русланочка переключала передачу, словно пришпоривала коня, поворачивала на себя ручку акселератора, и японское чудо прытко, с пружинистой мощью пускалось в ровный бег по бледно-серому шоссе, с двух сторон обсаженному березками.