на стуле, сжимает и разжимает ладони.
«Неспроста это, — подумал Касбулат, — и разговорчивость эта и волнение. Ой, боюсь, рыльце у него в пушку…» Мысль эта сразу же принесла ему облегчение.
— У тебя какое-нибудь дело ко мне? — спросил он.
— Третий месяц, как я вернулся, и все не могу устроиться, — грустно сказал Коспан, не поднимая головы. — Ко мне относятся, как к прокаженному. Трудно выносить подозрительные взгляды…
«В глаза не смотрит. Не решается взглянуть мне в глаза…»
— Все проверят и выяснят соответствующие органы, — холодно проговорил Касбулат. — Без этого вам никто ничего определенного не скажет.
Он встал, давая понять, что аудиенция окончена.
Коспан, выпучив глаза, смотрел на него:
— Вы… вы это серьезно? Можно понять, когда другие… но вы-то… Вы-то меня знаете… ведь вы все помните…
С открытым ртом он смотрел на Касбулата и был похож в этот момент на огромного ребенка, которого кто-то беспричинно и бессмысленно обидел. Этот беспомощный вид разозлил Касбулата.
— Да, я вас знал до августа сорок второго года. Я не знаю, чем вы занимались после этого.
Коспан содрогнулся всем телом, словно от удара по голове. Он пронзительно глядел на Касбулата и глазами настойчиво спрашивал, задавал жгучий вопрос.
Это продолжалось несколько секунд. Потом Коспан весь как-то опал, обмяк. Скрипнув старым стулом, он поднял свое грузное тело и поплелся к дверям….
Касбулат упирается локтем в спинку сиденья, поднимает голову:
— Сколько еще езды, Жуматай?
— Думаю, скоро будем, ага. Похоже, что это район Уштобы.
— Добавь газу!
— Газануть-то я могу, Касеке, да на этой дороге… Машина влетает в яму, скрытую под сугробом, надрывно воя мотором, виляет на одном месте.
О, этот вопрос… Почему он тогда не бросил ему в лицо то, что Касбулат на его месте непременно бы бросил, почему он не крикнул:
— Почему вы верили мне, когда оставляли на смерть?..
В предрассветных сумерках долго стучал пулемет. Оглядываясь назад, они видели густые полосы тумана, прорываемого вспышками огня. Рота уходила на восток. С каждым часом приближалось спасение. Стук пулемета становился все тише…
Неужели и тогда, в сорок шестом, Верзила вновь поднялся над ним? Разгадал его, но не выкрикнул ему в лицо страшную правду.
Буран… Ветер воет, с размаху налетает на стекло «газика». Муть, снежная мгла… Муть, всколыхнувшись, поднимается со дна души. Где-то в этой степи Коспан, один со своей отарой.
17
И наконец буран кончается. Белая лавина, четверо суток трепавшая отару Коспана в своей утробе, стеной уходит на запад. Под блеклым вечерним небом лежит бескрайняя степь, чуть подернутая застывшей рябью.
Жестокая простуда бросает Коспана то в жар, то в озноб. Чувствуя сильную боль в боку, он продолжает свой бесконечный путь.
В складках курджуна остался один кусок вареного мяса, твердая, как камень, булочка — токаш, несколько шариков курта.
Неумолимо тает отара. Овцы уже дюжинами остаются в пути. Страшно считать потери.
Сегодня после привала, когда он поднял отару, десять овец остались лежать на снегу. Хватая за курдюки, Коспан пытался ставить их на ноги, но ноги подгибались, и животные вновь и вновь падали в снег.
Красавица Кокчулан лежала на краю отары, бока ее тяжело вздымались, глаза вылезали из орбит, ее мучили схватки преждевременных родов.
Коспан запустил руку в горячий послед, помог овце разродиться. Крохотный, но живой и теплый ягненок упал на снег, задрыгал ножками.
Кокчулан, мощно взбрыкнув, поднялась на ноги и ринулась облизывать своего недоноска. Коспан хотел было взять ягненка на руки, но остановился — тот уже вздрагивал в предсмертной агонии. Вот уже бессильно повисли его ножки, он затих и только на боку еще билась какая-то жилка. Кокчулан суетилась, нервно блеяла, безостановочно работала языком, пытаясь спасти своего ягненка. Вдруг она резко отпрянула, словно испугалась чего-то. Ягненок уже не принадлежал ей — он превратился в мерзлый неподвижный комочек.
Кокчулан побрела в хвосте отары, иногда останавливалась, оборачивалась назад и жалобно блеяла. Потом она совсем остановилась. Коспан понял, что дальше она идти не сможет.
Переваливая через косогор, он в последний раз оглянулся. Овца, расставив ноги и не шевелясь, стояла одна посреди белой степи…
К вечеру повадки овец резко меняются. Неизвестно по какой причине, отару охватывает нервное оживление. Овцы судорожно роют копытцами снег, суют мордочки в мерзлую голую землю. Странное это оживление настораживает и пугает Коспана.
Надолго ли хватит сил у овец? Где мы сейчас? Нетрудно потерять ориентировку, когда постоянно лавируешь, спасаясь от ветра, среди совершенно одинаковых отлогих холмов. Еще один подъем, еще один спуск, снова подъем, снова спуск. Почему овцы ведут себя так странно?
И вдруг Коспан видит, отчетливо видит вдали на краю плоской равнины гряду высоких белых холмов. Она похожа на очертания большого города с высокими домами в центре. Снижаясь по краям, гряда уходит к горизонту. Кишкене-Кумы…
Кишкене-Кумы! Земля обетованная, к которой он стремился все эти четверо страшных суток, вот она перед ним! Пустить на выпас изголодавшихся овец, а самому наломать тамариска и колючек дузген… Жаркое пламя щедрого костра, острый запах жареного мяса… Как отчетливо выступают Кишкене-Кумы на фоне вечернего неба!
Но до песков нужно еще дойти, дойти сегодня же. Нужно сделать последний отчаянный рывок.
Страшно закричав и размахнувшись кнутом, Коспан бросается на отару.
— Чайт! Чайт!
Овцы бестолково кружат на одном месте, иные панически мечутся, иные валятся в снег, преграждая дорогу.
Страшным красным шаром висит над горизонтом зимнее солнце. Блики его на растоптанном овцами снегу кажутся кровавыми пятнами. Э, да это и впрямь кровь!
Спрессованный жесткий снег подрезает овечьи копытца, ранит ноги. Многие овцы не могут идти и кружат, жалобно блея, на одном месте.
— Чайт! Чайт!
Овец словно подменили. Кажется, что они забыли свою стадную природу. Бросаются друг на друга, зарывают морды в шерсть. Вот оно в чем дело — они вырывают друг у дружки клочья шерсти и глотают их не разжевывая.
Сильный рывок сзади останавливает Тортобеля. Коспан оборачивается и вскрикивает, мороз пробегает по коже. Гнедая овца вцепилась в хвост Тортобеля, рвет его в стороны, пытаясь отхватить пучок волос побольше. Коспан с размаху бьет ее кнутом, она отскакивает, жадно грызет и глотает оставшиеся во рту волосы. Коспан не успевает снова поднять кнут,