Шаман посмотрел на гостя странным, ничего не выражающим взглядом. Казалось, он не был против того, что Чейт находился рядом, но и не стал бы возражать, если б он забрал свою сумку, развернулся и ушел. Даже не окликнул бы. Зачем? Слушать исповедь чужака? Куда увлекательнее сидеть на солнышке и плести. Корзину, к примеру. Или ловца снов. А может, и трехмерную модель пространственной оси, на которой держится мироздание. Шаман — он на то ведь и шаман, чтобы делать что-нибудь странное, другим непонятное.
— У меня проблема, — объявил Чейт.
— Хочешь сипанга? — спросил шаман.
— Нет, спасибо, вожди уже напоили меня сипангом.
— Но решить проблему они тебе не помогли?
— Они даже слушать меня не стали.
— Тебе не хватило колышков?
— Колышков? Каких еще колышков?
— Тех, что я дал тебе, когда ты уходил в пустыню.
— А, так это все же была пустыня.
— А что же еще?
— Полупустыня.
— Полупустыня?.. — шаман прикрыл глаза. — Нет, не думаю… Хотя какая разница. Ты сделал все, что хотел?
— И даже больше.
— Нажил себе проблему?
— Если быть точным, не нажил, а нашел.
— В пустыне каждый что-нибудь находит.
— Я это уже слышал. Только не думаю, что кто-нибудь находил там что-то подобное.
Наклонившись, Чейт дернул края сумки в стороны. Шаман заглянул внутрь.
— Ну, и как?
Шаман посмотрел на Чейта взглядом пронзительно долгим, томительным, вязким. Он не был удивлен или озадачен. И во взгляде его не проскальзывало почтения или особого уважения. Как не было в нем злобы или ненависти. Чейт, конечно, этого не знал, но ни один шохен не удостаивался прежде подобного взгляда. Шаман смотрел на чужака как на равного себе.
— Что мне делать с этой головой?
Шаман молча отложил в сторону загадочную, не похожую ни на что плетеную конструкцию, безмолвно поднялся на ноги и, по прежнему ни говоря ни слова, скрылся в доме.
Ну все, подумал Чейт, если даже он не желает говорить со мной на эту тему, значит, дело плохо. Совсем плохо. Настолько плохо…
Чейт не успел еще определить, насколько плохи его дела, когда шаман вернулся. Он вышел из дома, неся в руках, прямо перед собой, небольшой плетеный короб. Подойдя к Чейту, он сел на траву и осторожно поставил короб На землю. Затем поднял взгляд на гостя и жестом предложил заглянуть в короб.
Взявшись за крышку короба с твердым намерением поднять ее, Чейт вдруг почувствовал сомнение. Стоит ли это делать? Само собой, он и мысли не допускал о том, что в коробе может сидеть змея. Или еще какая мерзкая, ядовитая тварь. Но у него вдруг возникло стойкое предчувствие: как только он откроет короб, жизнь его навсегда изменится.
Нет! Не так!
Жизнь, конечно же, останется прежней. Однако изменится его собственное восприятие всего, что составляло суть той крошечной части мироздания, центром которой являлся он сам.
Да. Именно так.
Или что-то вроде того.
Чейт посмотрел на шамана. Это было похоже на детскую игру, когда, глядя в глаза сопернику, нужно угадать, в какой руке он спрятал камушек. Если бы шаман повторил жест, приглашающий заглянуть в короб, Чейт никогда бы этого не сделал. И после ни разу бы о том не пожалел. Но шаман сидел неподвижно, выжидающе глядя на гостя. Он не проявлял ни малейших признаков беспокойства и, казалось, готов был ждать вечно. Чейту казалось, что все происходит медленно, слишком медленно, как во сне. И нет сил сказать самому себе: довольно! Потому что жутко интересно, что же случится дальше.
Двумя руками Чейт снял с короба крышку.
В коробе лежала мертвая голова. Точно такая же, как и та, что он нашел в пустыне. С темно-коричневой морщинистой кожей, с зашитыми веками и губами, с законопаченными ноздрями, с очень ровным срезом на шее…
— Все! — Чейт кинул крышку на короб. Крышка упала неровно и съехала в сторону. Так что Чейту оставались видны подбородок и ухо мертвой головы. — С меня хватит!
Шаман поправил крышку на коробе.
— Чья это голова? — кивнул на короб Чейт.
— Моя, — ответил шаман.
Чейт саркастически усмехнулся, давая понять, что оценил шутку.
— Я имел в виду, кому она принадлежала прежде?
— Прежде ее не было, — едва заметно качнул головой шаман.
— Хорошо, поставим вопрос иначе. Откуда у тебя эта голова?
— Я нашел ее в пустыне Начикорадос. Сорок четыре года назад.
— И часто в Начикорадос находят, головы, неизвестно кому принадлежащие?
— Случается.
Шаман легко поднялся на ноги и снова скрылся в доме.
Глядя ему вслед, Чейт подумал, что никогда прежде не интересовался, сколько шаману лет. У него даже мысли такой не возникало — поинтересоваться. Шаман выглядел… Вечным, что ли? Почему-то казалось глупо спрашивать его о возрасте. Да и бестактно к тому же… Нет, скорее, все же глупо. Странно, но именно так. Глупо.
Чейт перевел взгляд на короб. Присев на корточки, снял крышку. Мертвая голова вызывала странные, противоречивые чувства. Чейту хотелось узнать все об этой голове. И одновременно он был бы счастлив навсегда о ней забыть. Одна мертвая голова — плохо. А две — просто кошмар какой-то. Именно какой-то — у этого кошмара даже названия не было. Хотя, если подумать… Можно было бы назвать всю эту историю «Проклятием мертвой головы». Или еще лучше — «История мертвой головы, неизвестно кому принадлежавшей».
Шаман вернулся с двумя большими чашками сипанга, одну из которых протянул Чейту. Шохен не спросил у Чейта, хочет ли он сипанга, только сказал:
— Пей.
И это оказалось самым разумным из того, что можно было сказать в данной ситуации.
Чейт сделал глоток. Сипанг у шамана был лучше, чем у вождей. Крепче и ароматнее. Нельзя сказать, что после второго или третьего глотка Чейт ощутил себя будто заново родившимся, а в голове у него рассыпалась пригоршня хрустальных искорок. Но почувствовал он себя гораздо спокойнее и увереннее. Это уж точно.
Отпив сипанга, шаман поставил чашку на землю, достал из короба голову и положил ее на крышку. Затем вынул голову из сумки Чейта, стянул с нее пластиковую упаковку и положил рядом. Присев на корточки, шаман задумчиво посмотрел на головы. Взгляд его медленно перетекал с одной на другую.
— Ты не видишь между ними разницы? — не оборачиваясь, спросил он.
— Естественно. Они ведь принадлежали разным людям.
— Людям? — переспросил шаман.
— Дзиттерам, — уточнил Чейт.
— Нет, — покачал головой шаман. — Вот голова дзиттера, — двумя сложенными вместе пальцами он указал на свою голову. — А это, — он коснулся пальцами лба головы, что принес Чейт, — человек.
Чейт наклонился и пригляделся. Шаман, несомненно, был прав! У находки Чейта имелись широкие, выступающие скулы, в то время как у дзиттеров скулы почти не различались. Ушные раковины были более округлые, а мочки не такие длинные, как у дзиттеров.
Собственно, ничего странного в этом не усматривалось. Чейт был далеко не первым человеком, прилетевшим на Дзитту. Значит, кто-то из его предшественников здесь умер и был погребен в соответствии с местными традициями. Странным казалось то, что голову человека, возможно, единственного умершего на Дзитте, нашел в пустыне Начикорадос другой человек. Но, в принципе, и это можно счесть совпадением.
Шаман, обернувшись, посмотрел на Чейта.
— Что скажешь?
Чейту было что сказать. Но он только спросил:
— Как эти головы оказались в пустыне?
— Или в полупустыне?
Чейту показалось или шаман действительно лукаво прищурился?
— А есть разница?
— Скажи мне это сам. Ты провел в Начикорадос четырнадцать дней.
— И что с того?
— За это время ты не заметил ничего странного? Ничто не показалось тебе необычным?
— Я нашел мертвую голову. Как это, по-твоему, — странно или необычно?
— Я спрашиваю не о том.
— О чем же тогда?
— Ну, например, ты так и не смог понять, где побывал, в пустыне или полупустыне.
— Давай спишем это на мою тупость.
— Тебе нравятся задачи с простыми решениями?
— Нет.
— Тогда предложи другое.
— Ну, быть может, Начикорадос — это и пустыня, и полупустыня одновременно.
Чейт ляпнул это просто так, особо не задумываясь. Но, к его удивлению, шаман щелкнул пальцами.
— Точно! Еще что?
— В смысле странностей?
— Именно.
Чейт задумался.
— Я встретил двух змееловов, одетых в травяные накидки.
— До того, как нашел голову, или после?
— После. Спустя два дня.
— Травяные накидки давно уже никто не носит. Да и змей в Начикорадос почти не осталось.
— Они подарили мне пару шкурок.
— Это хорошо.
— Но голову взять отказались.
— И это правильно.
— Почему?
— Потому что они понимали, что происходит.
— А я этого до сих пор не пойму.