– Ты не могла бы говорить немного потише? – попросил он наконец, обессилев от долгого перечисления названии городов, в которых Ида имела огромный успех. – Совсем ни к чему всем окружающим слышать, о чем мы говорим...
– Прости меня! Я знаю, что это дурная привычка, но всему виной мой голос. Он нуждается в постоянном упражнении...
В первый раз в жизни Морозини, завсегдатай «Ла Фениче», слышал, чтобы колоратурное сопрано поддерживали в форме посредством непрестанных воплей, но, в конце концов, у каждого свой метод.
– Ах, вот оно что! Ну а чем ты собираешься заниматься теперь?
– Еще два дня я пою здесь, а затем еду в турне по многим знаменитым курортам: сначала, разумеется, Карлсбад, потом Мариенбад, Экс-ле-Бен, Лозанна... точно уже не помню. Но вот что мне пришло в голову, – прибавила Ида, вытянув на скатерти ухоженную руку, – почему бы тебе не поехать со мной? Это было бы прелестно, и коль скоро ты приехал сюда только для того, чтобы меня услышать...
– Сразу перебью: я приехал сюда не ради тебя, а по делам, и то, что ты поешь в «Дон-Жуане», стало для меня приятным сюрпризом. Разумеется, я не устоял...
– Это очень мило, но, надеюсь, мы, по крайней мере, не расстанемся до моего отъезда?
Альдо взял протянутую руку и прикоснулся к ней губами.
– К сожалению, расстанемся! Сегодня днем я уезжаю из Праги вместе с другом, с которым работаю. Как жаль, – лицемерно прибавил он.
– О, это очень печально! Но в какую сторону ты едешь? Если по направлению к Карлсбаду...
Альдо мысленно благословил знаменитый курорт за то, что он находится к западу от Праги.
– Нет! Я еду на юг, в сторону Австрии. Если бы не это, ты прекрасно знаешь, я был бы счастлив снова тебя услышать...
Князь внутренне приготовился выслушать поток упреков, но Ида, похоже, сегодня была настроена воспринимать все философски:
– Не огорчайся, carissimo mio! У меня есть для тебя сюрприз: на осень у меня ангажемент в Венеции. Буду петь Дездемону в «Ла Фениче»...
Морозини успешно подавил готовое сорваться с его туб проклятие и мгновенно отразил удар:
– Какая удача! Мы с удовольствием придем к тебе поаплодировать... вместе с женой.
Улыбка исчезла, уступив место жгучему разочарованию.
– Ты женился? Но когда же?
– В ноябре прошлого года. Что поделаешь, надо же когда-нибудь устроить свою жизнь... Странно, – прибавил он, – моя жена немного похожа на тебя...
Собственно, это легкое сходство и бросило когда-то Альдо в объятия Иды, ведь в то время он любил Анельку, и ему было дорого все, что о ней напоминало. Теперь дело обстояло по-другому: ни одна женщина теперь не могла его взволновать... если только не походила на Лизу, но Лиза была единственной и неповторимой, и даже туманное сходство показалось бы венецианцу святотатством.
Слова бывшего любовника не утешили Иду. Задумчиво глядя куда-то вдаль, она крутила ложечку в чашке кофе. Альдо воспользовался ее рассеянностью, чтобы оглядеться кругом. И вдруг увидел, как со своего места поднялся человек, которого он без всякого труда узнал: тот самый тип, что разговаривал вчера в баре с Алоизиусом Баттерфилдом, избавив князя от прилипчивости американца. Он, должно быть, обедал за соседним столиком, и теперь уходил, держа в одной руке сложенную газету, а другой поправляя темные очки. Альдо не успел продолжить свои наблюдения, потому что в эту минуту Ида вышла из мечтательной меланхолии и вновь заговорила.
– Надеюсь, – сказал она, – ты придешь поболтать со мной, когда я буду в Венеции? Знаешь, я верю в совпадения, в судьбу, и мы не случайно встретились теперь... Что ты об этом думаешь?
– Но... я совершенно с тобой согласен, – улыбнулся Альдо, радуясь, что так легко отделался.
Было совершенно очевидно, что Ида не утратила надежду: когда это наличие законной супруги мешало мужчине иметь любовниц? Мечты венгерской певицы приняли другое направление, и, поняв, что, если станет дуться, ничего не выиграет, она вела себя обворожительно до тех пор, пока они не покинули ресторан Новачека со всеми его садами и его кислой капустой.
«Она оказалась умнее, чем я думал», – решил Морозини и, со своей стороны, стал держаться любезнее, чем поначалу. Рука об руку они перешли Влтаву по восхитительному Карлову мосту, откуда коляска доставила Иду Нажи к театру, где ей надо было немного подправить красоту. Певица дружеским жестом протянула руку бывшему возлюбленному:
– Увидимся осенью? – С удовольствием, – ответил Морозини, галантно склоняясь над ее пальцами. – Отвезите меня в отель «Европа», – прибавил он, как только бело-лиловая пена платья молодой женщины растаяла за колоннами театра.
В тот же день Морозини и Видаль-Пеликорн покинули Прагу: один – за рулем, другой – разложив на коленях дорожную карту. Крумлов находился примерно в ста шестидесяти километрах от столицы, но к нему вели несколько дорог, главные – через Писек или Табор. Адальбер избрал второй путь, показавшийся ему более легким, впрочем, все дороги все равно сходились в Будейовице в одну, которая вела к австрийской границе и далее к Линцу.
К вечеру, без всяких приключений, друзья прибыли к месту назначения. Когда, сделав последний вираж по проложенной в густом богемском лесу дороге, они увидели перед собой то, к чему стремились, оба одновременно вскрикнули: «Ой!» – и Альдо остановил машину у обочины.
– Если раньше это был охотничий домик, с тех пор он сильно подрос, – заметил Видаль-Пеликорн.
– Версаль при Людовике XIII тоже был охотничьим домиком, и ты видел, во что его превратил Людовик XIV. Раввин же предупредил меня, что это – большой замок!
– Может быть, но не до такой же степени! Мы хоть сможем войти туда, или лам придется осаждать его несколько месяцев?
Крумлов и правда выглядел внушительно и даже устрашающе. Он стоял на скалистом уступе, возвышаясь над долиной Влтавы и над маленьким городком. Самое крупное богемское поместье Шварценбергов состояло из множества зданий, выстроенных в разные эпохи, но своими широкими покатыми крышами одинаково напоминавших казармы, Над всем этим возносилась высокая башня, словно выпрыгнувшая из какого-то фантастического фильма. Она состояла из четырех уровней: внизу башню опоясывала галерея в ренессансном стиле с навесом, поддерживаемым столбиками; затем возникали парные средневековые окна; дальше шла странная конструкция, увенчанная двумя колоколенками и ажурной башенкой, которая в свою очередь завершалась медной и когда-то, должно быть, позолоченной луковицей. Все уровни сужались кверху, придавая постройке обманчиво-веселый вид разукрашенного сахарного пряника. Основание этой сторожевой башни, из которой, похоже, не так-то легко бывало выбить оборонявших ее, заканчивалось вровень с верхушкой соседней колокольни – по одному этому можно было судить о ее высоте. Весь ансамбль казался воплощением аристократического высокомерия и совершенно не внушал доверия.