Авдотья Яковлевна Панаева:
Если не ошибаюсь, в 1842 году я познакомилась с Тургеневым, который также жил летом на даче в Павловске. <…>
Тургенев занимал меня разговором о своей поездке за границу и однажды рассказал о пожаре на пароходе, на котором он ехал из Штетина, причем, не потеряв присутствия духа, успокаивал плачущих женщин и ободрял их мужей, обезумевших от паники. В самом деле, необходимо было сохранить большое хладнокровие, чтобы запомнить столько мелких подробностей в сценах, какие происходили на горевшем пароходе.
Я уже слышала раньше об этой катастрофе от одного знакомого, который тоже был пассажиром на этом пароходе, да еще с женой и с маленькой дочерью; между прочим, знакомый рассказал мне, как один молоденький пассажир был наказан капитаном парохода за то, что он, когда спустили лодку, чтобы первых свезти с горевшего парохода женщин и детей, толкал их, желая сесть раньше всех в лодку, и надоедал всем жалобами на капитана, что тот не дозволяет ему сесть в лодку, причем жалобно восклицал: «mourir si jeune!»[25]
На музыке я показала этому знакомому, – так как он был деревенский житель, – всех сколько-нибудь замечательных личностей, в том числе Соллогуба и Тургенева. «Боже мой! – воскликнул мой гость, – да это тот самый молодой человек, который кричал на пароходе „mourir si jeune“». Я была уверена, что он ошибся, но меня удивило, когда он прибавил: «у него тоненький голос, что очень поражает в первую минуту, при таком большом росте и плотном телосложении».
Варвара Петровна Тургенева. Из письма И. С. Тургеневу:
Почему могли заметить на пароходе одни твои ламентации… Слухи всюду доходят! – и мне уже многие говорили к большому моему неудовольствию… Ce gros monsieur Tourguéneff qui se lamentoit tant, qui disoit: «mourir si jeune»…[26] Какая-то Толстая… Какая-то Голицына… И еще, и еще… Там дамы были, матери семейств. – Почему же о тебе рассказывают? Что ты gros monsieur – не твоя вина, но! – что ты трусил – когда другие в тогдашнем страхе могли заметить… Это оставило на тебе пятно, ежели не бесчестное, то ридикюльное.
1839. Пожар в Спасском
Варвара Николаевна Житова:
Бывают в иных семьях происшествия, остающиеся навсегда в памяти всех ее членов и близких к ней. Такого рода происшествием был пожар большого Спасского дома. Он сделался эрой в тургеневской семье, и потому обыкновенно говорили так: – это было до пожара, это было после пожара.
Варвара Петровна Тургенева. Из письма И. С. Тургеневу:
Это было 1-го мая. Я была больна. У меня гости были из Мценска. Так было все хорошо, изобильно, пили шампанское. Я радовалась… Все это накануне; я говорю тебе – я была счастлива. Гости уехали. Я дня три лежала в постели. Тут встала, легла на пате, – дети кругом меня, – и начала с Лизетой о чем-то спор. – Вдруг блеснула искра в моих глазах (брата и дяди не было, они были уже на пожаре. Горела дворня. Алексея кучера жена ходила в закуту с лучиной. Брат думал и дядя, что затушат, и потому мне не сказали). Итак, пролетала искра, а там горячий отломок в четверть – Боже мой, мы горим, – сказала я, – и в одну минуту зарево осветило весь сад и дом!..
В одну лошадь, – Капитошка кучером, – мы трое, т. е. я и двое детей, уехали в Петровское, в коляске. Лошадь загрязла, делать было нечего. С образом, с мощами, с крестом на шее, приехала я на Петровское. Буря была l’ouragan; все ревело, рвало. В 12 часов ночи Спасское уже не существовало.
В. Колонтаева:
Суеверие и грубое невежество были причиной пожара. В окрестности села был в то время падеж скота, и скотница Варвары Петровны, чтобы предохранить господских коров от угрожающей гибели, вздумала прибегнуть к верному, по ее понятию, симпатическому средству. Она насыпала в дырявый лапоть горящих угольев, покрыла заранее заготовленными сухими травами и с разными причитаниями и заклинаниями отправилась окуривать скотный двор снаружи и внутри. Пылающие уголья посыпались на сено и солому, которые, конечно, мгновенно вспыхнули, и скотный двор загорелся. Не прошло и полчаса, как вся усадьба, не исключая и господского дома, была объята пламенем.
Варвара Николаевна Житова:
Дом горел долго, и долго сидели мы около паперти. Когда крыша дома наконец рушилась, Николай Сергеевич подъехал к нам с фаэтоном, запряженным парою лошадей, усадил в него мать и меня и сам повез нас в Петровское, деревеньку версты за полторы от Спасского – место рождения Варвары Петровны.
В. Колонтаева:
Когда пожар был уже совсем потушен, начали кое-как приготовлять помещение для Варвары Петровны, потому что, несмотря на советы и просьбы сыновей и вех ее окружающих переехать на время в какую-нибудь другую деревню или, наконец, в Москву, она и слышать не хотела. Не более как через неделю, когда помещение для нее было приготовлено, ее перевезли в неузнаваемое Спасское, где, впрочем, с поспешностью начали переделывать флигеля и приводить все в порядок. <…>
Теперь я считаю нелишним описать то помещение, которое занимала Варвара Петровна после пожара села Спасского, так как и оно по своей обстановке было в своем роде оригинально и замечательно. Внутреннее его расположение было следующее: передняя, зал, потом кабинет Варвары Петровны и вместе приемная и рядом с ним рабочий кабинет, где на покрытых зеленым сукном подмостках стоял стол с письменными принадлежностями, в строгом симметрическом порядке расположенными. Все, что находилось в этой комнате, было весьма красиво и богато, даже хлыстик, который лежал у подножия вазы с цветами, и тот был с яшмовой рукояткой. Прекрасные портьеры из тяжелой шелковой материи скрывали вход в комнату, походившую скорее на теплицу или оранжерею, вследствие множества дорогих растений, которыми она была убрана. Пол в ней был кирпичный, усыпанный песком, а стена на солнечной стороне сверху донизу стеклянная; к ней был приделан стеклянный улей, покрытый занавесой из зеленой тафты. Одно время Варвара Петровна, сидя перед ним с лорнеткой в руке, следила за работой пчел. На противоположной стороне комнаты стоял диван, обшитый шелковой материей в турецком вкусе, по одну сторону которого находился аквариум, а по другую – белая мраморная тумба с портретом ее мужа. На нем он был изображен в гусарском мундире, красивым молодым человеком, с лицом, цветущим молодостью и здоровьем. Над диваном висел другой его портрет бо́льшего размера, снятый во время болезни Сергея Николаевича, уже незадолго перед его кончиной. Здесь он был изображен с исхудалым, страдальческим лицом, со впалыми глазами и длинной бородой. Портрет этот всегда был завешан черной тафтой. Его окружала какая-то таинственность…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});