вон как получается. Не виноват ты, а выходишь обиженным. Не врал мне, себя не выгораживал, меня, глупую, пожалел, а я в ответ только горечь.
Сила текла от Глеба мощно, будто река вольная. Влада и радовалась ей, и печалилась. Все казалось, что ворует, не свое берет и без его на то воли.
Чермный глаза прикрыл на миг, а уж потом обнял Владку крепко, прижал к широкой груди:
– Жалеть принялась, окаянная? – уткнулся носом в ее волосы. – Жалей, слова против не кину. Любовь дурная, слеповатая. Родиться из всякого может.
Отрадно стало в глухом переулке: тишина уж не была горькой, сумерки не виделись темными. Сила текла по Владке, да и Глеба щедро дарила. На миг почудились ведунье искры огненные, что принялись кружить опричь них, да подумала, что поблазнилось.
Влада положила голову на грудь Глеба, пригрелась, зажмурилась счастливо. А потом уж видением накрыло!
– Глеб! – дернулась, оттолкнула парня. – Не смей бусы торговать в Плескове! Увидишь жемчуг в три ряда, так беги без оглядки! Инако глаза лишишься!
– А что, без глаза не сгожусь? – отступил, улыбнулся. – Глаз-то не самое важное, верь мне. Вот если бы иного чего лишиться, так да, побежал бы.
– Глеб, – ногой топнула. – Услышь меня, не шутейничай!
– Напугала, – руки поднял, ухмыльнулся. – Грозная ты, а ведь так и не скажешь. Все молчишь, ходишь тихо, жалеешь всех подряд и кого надо, и кого не надо.
– Да что ж ты… – подошла тихонько и в глаза ему заглянула. – Зарок дай, что себя убережешь.
– Вон как, – хохотнул, потянулся обнять. – А ты мне что? Сберегу себя, так и быть, но ты отдарись.
Влада увернулась от рук его сильных:
– Торгуешься?
– Вот уж нет, – головой замотал. – О тебе радею. Такой красавице, да мужа без глаза? Нелепие!
А Владка хотела уж ответить, а потом думки перекинулись на иное:
– Ты в Плесков собираешься? Скоро ли?
– Еще не уехал, а ты уж скучать принялась? Утром, Влада. Воеводство – дело хлопотное. Дождешься? – смотрел так горячо, что у Владки сердечко застрекотало.
– С чего бы я ждать тебя стала? – повернулась и пошла из проулка, прятала лицо румяное от Глеба.
– Так выбора тебе не дадено, ведунья. Будешь ждать только меня, а на иного кого поглядишь, так я его порежу, – догнал и пошел за опричь, едва не касаясь ее спины. – Вот тебе и зарок против моего слова. Я сберегу глаз, а ты меня дождись.
На улице по темному времени народу почти и не было: две бабы в богатых убрусах, да парень под хмельком. Однако все трое приметили и Владку, и Чермного.
– Глеб, не ходил бы ты за мной. К чему тебе сплетни досужие? – Влада прибавила шагу и заскочила в проулок небольшой.
– Нет уж, пригляжу. Умыкнут тебя в ночи, потом носись по весям, выискивай. – Чермный посмеивался и шел неотступно за ней, все норовил за волосы ухватить, а Влада смеялась и убегала. Тот догонял и наново хватал за косы. Так и доскакали, дурные, до хором Божетеха.
Влада забежала на крыльцо широкое, обернулась на Чермного:
– Благо тебе, – поклонилась низко. – За то, что простил и за то, что пожалел. Доброго пути, воевода. Себя сбереги, – и собралась уйти.
Ушла бы, но Глеб не пустил: перескочил приступки и ухватил за руку, к себе повернул:
– Владка, сними оберег.
– Вон как, – удивилась. – В проулке-то помехой не был.
– Был, Влада. Не люблю его, дурной он. Но смолчал. Уезжаю надолго, так хоть силы тебе оставить. Ты ж разумеешь, что Нежата князь теперь. А стало быть, слово его для всех главное. Позовет тебя, отказать не сможешь, пойдешь. А будет у тебя сила, так и оборонишься. При доме твоем схроном оставлю двух верных людей. Туго станет, обскажи им, они тебя ко мне свезут. С собой бы тебя забрал, так ведь не уговорю, заупрямишься, – молвил твердо, вмиг осерьезнев.
Владке бы испугаться, а она заулыбалась чего-то:
– Спаси бо, – сняла оберег с опояски, повесила на столбушок резной. – Давно уж обо мне никто не пекся. Ты вот, да Белянка. Но она-то подруга, почитай с малых лет вместе, едва не сестрица. А ты…чужой…
– Бесстыдница ты, как я погляжу. Вечор чужому себя обещала, – качнулся к ведунье, обнял за плечи. – Дождись меня.
– Дождусь, Глеб, – погладила парня по груди ласковой ладошкой. – Ты не улыбайся, раньше времени не радуйся. Смотреть ни на кого не буду лишь потому, что пустая я. Не хочу ничего. Врать не могу, Глеб. Вот тебе и зарок мой, сойдет?
– Уже полдела, – не озлился. – Тогда и я глаз сберегу. Если вспомню слова твои.
– Глеб! – затревожилась. – Да как такое забыть-то?
– Поцелуй, так и запомню, – прижал к себе крепче, взором тревожил.
– Глеб, пусти, – трепыхалась, отворачивалась.
– Вернусь без глаза, – пугал, не отпускал от себя.
– Вернешься невредимый, так поцелую, – нашлась с ответом, обрадовалась.
– Зарок?
– Зарок, – не выдержала, засмеялась. – Пусти, изломаешь. Сколь силы-то в тебе?
– Вот сама чуешь, а отпихиваешь. Влада, жених-то какой. Сильный да с глазами, – сам хохотал. – Как хочешь, ведунья, а просто так не уйду. Не обессудь, разлука-то долгой будет.
С теми словами склонился к ней и поцеловал жарко. Владке бы оттолкнуть его, да не смогла, повисла лоскутком в его руках, едва на ногах устояла.
– Влада, – отпустил-то неохотно, со вздохом тяжким. – Дождись.
И пошел с крыльца, как хмельной. Миг спустя, обернулся:
– Ты на вече за меня слово кинула. Не испугалась за Волка Лютого постоять. Пожалела? – ответа ждал, жег взглядом.
Владка едва слышала его, стояла, как во сне: поцелуй разума лишил. Но ответила, не солгала:
– Нет, не жалела. Боль твою приняла, Глеб. Это как недуг, а я его завсегда чую.
Чермный помолчал, а уж потом спросил:
– Так-то глянуть, любовь тоже недуг. Ее чуешь?
И что ответить? Промолчать? Владка знала наверно, что не отстанет, пытать примется. Подумавши, просто кивнула, мол, чую.
– Еще