– Глеб…
Оборачиваться не стал, разумея, что ярости не сдержит, да и мужичьего в себе не уймет. Не хотел порушить то малое, что осталось меж ним и ведуньей.
Глава 23
– Да ты волхв или дядька косматый?! – Владу разбудил голос Белянки, что разорялась в сенях. – Говори, чем торговать стану! Владка мне обсказала, что быть мне купчихой!
– Отлезь, рыжая! Инако тресну по лбу посохом, станешь слюни подбирать! – лаялся Божетех громко, да с огоньком. – Где печево мое, а?! Хлеба неси утрешнего и каши дай! С медом!
– Бочка бездонная, чрево ненасытное! – Беляна в долгу не оставалась. – Когда ты уж объешься и лопнешь?!
– Не дождешься!
Владка не видала, что там творилось, услыхала только, как грохает посудина, как ворчит рыжая.
Повернулась на бок на лавке, натянула теплую шкуру на голову и затихла. Ночью глаз не сомкнула, и так раздумывала, и эдак поворачивала. Сердце себе рвала, с собой уговаривалась и не уговорилась. Корила язык свой неуемный, жалела, что Глеба обидела. Чуяла, что за ним правда, не за ней, с того и муторно было, и тошно. Промеж того наново вскочили в думки и руки его теплые, и слова горячие, и губы нежные.
– Да что ж такое? – шкуру откинула, села на лавке: рассыпались волоса солнечные по спине, по рукам. – Вот наказание.
Посидела малое время, а потом и подскочила. Бросилась на двор, умылась ледяной водицей, расчесала косы долгие. Пошла в бабий кут, помогать Белянке по хозяйству, занимать руки работой, отдыхать от думок непростых.
– Порвалась? – рыжая встала за спиной.
– Порвалась, Белянушка, – вздохнула ведунья.
Рыжуха обняла, пожалела по-бабьи, а потом уж соловьем залилась:
– Ты не с Глебом вчера лаялась? Слыхала я голоса в ночи. И чего лаешься? Чего отпихиваешь? Сама лезла на вече его оборонять. Владка, как ты не убоялась-то?
Влада не ответила, уселась на лавку, принялась ковырять ложкой в каше, густо сдобренной маслицем. Ела, не разумея что и жует: то ли солому, то ли льна кус. Но метала до тех пор, пока не показалось дно мисы. После каши принялась за пирожок румяный, запила все взваром теплым.
– Беляна, неси на торг печево свое, – Влада взяла подругу за руку и поведала. – Спроси Исаака, как узор сделать на деревяшке и на пряники прикладывать. Красивые выйдут, нарядные. Со всего Новограда к тебе за ними потянутся. В Ладогу их повезут, в Плесков. Для князей станешь пряники творить с…батюшки, слово-то какое чудное…с инбирем. Инбирь…
– Ой ты… – Беляна радовалась, прикладывала ладошки к округлившимся щекам. – И чего я сижу-то?! Надо ж бежать, об муке уговариваться! Владка, ты давай тут шурши, а я мигом обернусь! – но застыла. – Погоди-ка, Исаак же не говорит, не разумеет. Как спросить-то?
– Спрашивай, не сомневайся, – Влада махнула рукой, погнала рыжую и принялась со стола собирать.
А вот сама-то и сомневалась, металась думками, к исходу дня и вовсе загрызла себя. Бросилась в ложницу, вынула из короба запону нарядную, очелье цапнула и принялась одеваться. Опояску шитую приладила и осталась недовольна. Все по новой начала, не унялась, пока Божетех не влез и не принялся потешаться:
– О, как, – упер руки в бока. – С тобой идти, парней распихивать, чтоб не лезли, не донимали? Красивая ты, Влада. Жаль, печальная. Ступай, авось улыбаться начнешь, горюшко из хором моих повыгонишь. В дому дышать стало тяжко, будто туманом заволокло. Иди, иди уж, курёха.
Владка и пошла, да чудно так: в проулке остановилась, хотела повернуть назад, но уговорила себя и двинулась дальше. Вышла на улицу и снова встала столбом. Потом уж опамятовала и зашагала урядно, как и положено ближнице волхва.
На середине улицы наново застыла, разумея, что не знает, где хоромы Чермного. Стояла и гадала – рыдать или смеяться? Порешила, что это знак пресветлых богов, и уж совсем было назад повернула, да услыхала веселый девичий голосок:
– Вечор мимо нашего подворья прошел, – похвалялась. – Высокий такой, у меня аж шея затекла, пока на него глядела. Воевода-то новый пригож, ой пригож. Да и живет-то опричь нас, аккурат под дубом разломанным. Помнишь, Радка, той весной сварожьим огнем развалило его? Хоромины огромадные, богатые. Завидный жених! Хватай, Радка, – и засмеялась.
Влада оглянулась любопытствуя, приметила двух пригожих девах – глазки блескучие, косы долгие – и принялась оправлять опояску новую.
– Опять знак… – шептала. – Кто ж меня с тобой сводит, Глеб? Кому в том нужда?
Оглянулась вокруг, а дуба не приметила. Пришлось ловить за рубашонку паренька круглощекого, просить свети куда надобно. Тот обрадовался, повел: скакал возле Владки козликом, смешил ведунью. Та и посмеивалась, но больше от испуга и от того, что вскоре придется перед Глебом стоять, виноватиться.
На подворье нового воеводы людно: вои бывалые, бо ярые*, челядинцы. На крыльце устроился дядька Вадим, вот к нему и двинулась Владка, пряча тревогу и испуг. Прошла мимо ратных; те проводили взглядами и тихим посвистом. Влада и обрадовалась, поняла, что не напрасно наряжалась, вешала на лоб очелье золотом шитое, навеси драгоценные. Опять к опояске потянулась, ухватилась за нее, принялась обереги перебирать.
– Владушка, ты ли? – сивоусый соскочил с приступок, заулыбался. – Забыла совсем меня. Как живется тебе, дочка? Доля или недолье?
– Здрав будь, дяденька, – Влада улыбнулась. – Не знаю, что и ответить. Переплелось все, не распутаешь. Но жива и здорова, спаси бо. Сам-то ты как? Коленки не болят, носят тебя?
– Твоими заботами, – улыбался, потешал ведунью щелкой меж зубов. – Ты что пришла-то? Никак, в Черемысл надумала вернуться? Вспомнила посул мой обратно свезти?
– Нет, что ты, – покачала головой: зазвенели навеси. – Тут мое место, опричь волхва. Науку перейму, а там уж… – и замолкла, не зная, как просить доброго дядьку, чтоб Глеба кликнул.
Меж тем, Вадим принялся ус подкручивать, подмигивать чудно:
– До Глеба притекла?
– Да, дяденька. Дома ли?
– А где ему быть? Вечор пришел злой, аки волчище. Бочку поломал, бадью на дуб закинул? – указал на высокое дерево. – Вот будет потеха, ежели она Глебу на макушку свалится. И как забросил-то? Верно говорят, сила есть